Детский сад

Что за ерунда такая!
Мне нужна одна папайя!
Все рынки, все рынки
Так торгуют день-деньской!

Голос — теперь уже самой Троун — скрежетал в ухе:

«Так ты что, на рынке, что ли? На этой чертовой Кат? Как тебя туда занесло?»

— «Как, как!» Лишат тебя зрения — еще не туда занесет, — огрызнулась Милена негромко.

В ответ на дерзость Троун уколола световой вспышкой. Милена, согнувшись от боли, уронила лицо в ладони, но с места не двинулась. Продавщица фруктов отвечала трагической арией Квазимодо из «Нотр-Дама»:

Могу продать лишь, извините, килограмм,
Одну папайю, извините, не продам!

Пение звучало повсюду. Что неудивительно: петь легко — не сложнее, чем разговаривать, — а главное, приятно.

— Ах, сколько стоит? — спросила какая-то женщина на мотив арии «Povera Donna» из «Фальстафа». Благодаря музыке вопрос звучал подчеркнуто трагично, словно вся жизнь этой женщины была трагедией. Впрочем, судя по внешнему виду покупательницы, так оно и было.

— Пять франков, шесть иен, — прозвучала другая мелодия из «Фальстафа», на этот раз — «Alle due al la tre». Бодрая мажорная музыка вполне подходила солистке — веселой молоденькой девушке.

Песни заполняли все вокруг — дрейфовали из распахнутых окон домов; стекали с крыш, где, развалившись, фотосинтезировала самая разная публика; клубились над торговками колбасой. Из бара около лавки мясника доносилось ритмичное кваканье:

Хоп, хей хоп! Хоп, хей хоп! Пьем мы с ночи до утра-а!
Пьем с утра до вечера-а-а!

«Что ж, ладно», — послышалось в ушах.

Милена отняла от лица ладони. Перед глазами все еще стояла дымка, но хоть видно было, куда идти. А заодно и то, в каком примерно месте искать торговку игрушками. А если ее сейчас нет на месте, что тогда? Идти в Зверинец? Уползти на Кладбище и там схорониться? Думать из-за шума было сложно, да и некогда.

«Песня вращает землю» — этот девиз здесь можно было истолковать буквально. Слышались прежде забытые фразы уличных зазывал: «А вот вишни, свежия-я-я!» Покупательницам посимпатичней адресовались чувственные серенады на манер «Love Me Tender»: «Я такой красе, как ты, в полцены продам».

По карнизу одного из обветшалых зданий шустрыми обезьянками носилась ребятня. Свесившись с балкона, сорванцов пыталась приструнить соседка.

— Куда, сорвешься! Куда, сорвешься! — выкрикивала она, при этом ее слова трудно было воспринимать всерьез из-за мелодии в стиле диско и ритмичного подергиванья бедер певицы.

Песня взмывала и реяла над улицей, под стать нестройному хору поминального Братства, — получалось что-то вроде панихиды по веселому прошлому. Хотя были здесь и моменты сравнительного затишья, которые, как правило, сменялись синхронным взрывом голосов, подхватывающих в унисон что-нибудь из всеми любимого — например «We are the Champions».

Новые вирусы торжествовали. Вся улица ревела хором, после чего оглашалась раскатами хохота.

А Милена, растерянная, всклокоченная, брела, подслеповато таращась на нескончаемую череду прилавков. Вот кто-то торгует кистями и красками, а вот резинщик со своей не успевшей остыть продукцией. Вот птичник с клетками…

— У вас есть друзья, что не видят себя? — послышалось на изрядном отдалении.

«Э, ты же в другую сторону прешь! А ну поворачивай обратно!» — скомандовала Троун ей на ухо.

— Чего? Не слышу, — соврала Милена.

Голос в ухе взвился до болевого порога.

— Ой, а сейчас громко! — крикнула Милена.

Она проталкивалась, как сквозь густой клей, — через шум, толчею, несносные блики света, сквозь навязчивый голос в ухе — голос уже запаниковавшей Троун, заподозрившей, что Милена что-то затеяла.

И вот она ее увидела — разбитного вида толстуху, торговку с пурпурными щеками.

Тут свет в глазах у Милены померк.

Тем не менее она на ощупь пробиралась вперед, хватаясь руками за чужие плечи и талии.

— Я слепая! Проведите меня туда, где игрушки! — заклинала она.

В этот момент, как ни странно, вся улица подхватила мотив «Symphonie Fantastique» Берлиоза, полушутливую молитву о ниспослании дождя:

О боже, дай, дай нам дождь!

Какой-то мужчина, напевая вместе со всеми, взял Милену под руку и повел.

«Сука! Падла! Тварь!» — верещала в ушах Троун так громко, что заглушала все остальное. Милена на всякий случай снова зажала себе глаза. Слепота сменилась жжением по всей поверхности рук: Троун обжигала ей кожу светом.

Милена нащупала край прилавка.

— Я здесь? Я уже на месте? — прокричала она.

— Да! — с трудом расслышала Милена сквозь вой.

— Уж вы меня простите. Я больная, — обратилась она к торговке, которую не могла ни видеть, ни даже слышать. — Мне нужны ваши линзы. Контактные, зеркальные.

Огонь жег кожу. Милена пронзительно вскрикнула; ее крик фактически утонул в общем гомоне.