Детский сад

НЕТ НИЧЕГО НЕВОЗМОЖНОГО.

Милена вспоминала, как из окошка Пузыря она смотрит на плавный изгиб Земли внизу. Небо было бархатисто-черным, а Земля сверкала, как отполированная медь: наступал закат, и она отражала небесный пламень. Океан был гладким, надраенным до блеска, подернутым розовато-оранжевой пенкой из облаков. Их тень стелилась по водной глади, и вода отражала струящийся из-под облаков свет. Это была тонкая работа света, система сложного светообмена.

Пузырь пристыковался, встретившись со своим более крупным космическим собратом. Эта процедура называлась «поцелуй»: два рта смыкаются воедино. Пузыристо зашипел воздух.

— Приветствую, — послышался голос у Милены за спиной.

Милена в удивлении отчалила от окна спиной назад. Легонько коснулась пола и неожиданно увидела собственные ноги у себя над головой. «Это еще что?» — ошарашенно мелькнуло в уме. Сделав кульбит, она столкнулась со стенкой. Кто-то задел ей ребра локтем (она сейчас как раз зависала над этим кем-то вверх ногами). «Ой, да это потолок», — сообразила она запоздало, когда уже успела в него врезаться. Потолок был податливым и теплым, он упруго прогнулся под ее весом. После чего так же упруго вытолкнул ее из своих замшевых объятий, послав обратно к полу.

«Да что же это такое! — раздосадовано подумала она. — Что, заранее нельзя было меня обучить?» И только тут до нее дошло: тренировочный курс был ей введен в виде вируса; а у нее и к нему оказался иммунитет.

— Что мне делать? — растерянно пискнула она.

— Там есть скобы, хватайтесь за них, — подсказал мужской голос.

Милена закрутилась штопором. Желудок у нее как будто опустился куда-то в лодыжки.

— Я жутко извиняюсь! — крикнула она, напрочь лишившись равновесия во всех смыслах: вестибулярный аппарат был отключен невесомостью.

— Да ладно, — откликнулся невозмутимый голос, — ничего.

Он не понял: Милена извинялась заранее, авансом.

— Меня, наверно, сейчас стошни-ит, — провыла она.

И Милена Вспоминающая закрутилась штопором сквозь воспоминания…

МИЛЕНА ВСПОМИНАЛА РАБОТУ.

Она вспоминала, как ездила в одно Братство в Дептфорде — Сэмюэл Пепис Истейт, — чтобы договориться об авансе за постановку «Бесплодных усилий любви». Актерский состав основал свое собственное небольшое Братство, специально для того, чтобы ставить новые пьесы. Вспоминалась поездка в речном такси. День выдался сырым и серым, каким-то бесприютным. Помнился пыхтящий малюсенький движок и рулевой на румпеле, поющий о расставании двух влюбленных.

«Почему, — думала Милена, зябко ежась под сырым ветром, — почему песни всегда непременно о любви?»

В дептфордских доках ее встретила неимоверной худобы улыбчивая женщина. В Братстве Пениса выращивали кораллы.

— Мы называем себя Риферы, — сказала женщина.

С приторной улыбкой она пояснила, что постановка Шекспира их Братству не нужна — ни оригинальная, ни какая.

— Мы, понимаете ли, хотим подготовить постановку для себя самих. Что-нибудь такое — с песнями, и чтоб посмеяться можно было. У нас тут как раз на носу юбилей — сто лет, как-никак. И вот если б вы сделали что-то специально для нас, что-нибудь насчет выращивания кораллов, это было бы славно.

Милена, прежде чем ответить, помолчала лишь пару секунд, не больше. Терять время не следовало — это все равно что ловить сорванный ветром с головы платок: не схватишь вовремя — и все, он улетел.

— Хорошо, — сказала она, — мы беремся.

— В самом деле? — Похоже, что женщина слегка удивилась. — А вы все работаете в Зверинце, все — профессиональные певцы?

— Да, — ответила Милена односложно, а сама затаила дыхание: «Все, она клюнула».

— Что ж, очень хорошо, — сказала женщина. — Мне надо будет довести это до остальных, посмотреть, что они скажут. Только как вы все это думаете делать? Мне казалось, вы играете только те пьесы, что в репертуаре у вирусов.

— Нет-нет, в том-то все и дело, что не только их.

«Мы продажны: любой каприз за ваши деньги».

И Милена вспоминала, как она тогда беседовала с Риферами об их истории и о том, как развивалась коралловая индустрия и как кораллы использовались в возведении той громадной белой стены, отгораживающей море, — Большого Барьерного рифа. Она вспоминала репетиции, реплики, поданные не вовремя, и растерянное выражение лиц актеров — сплошной оторопелый ужас — от смятенного осознания того, что вирусы ничего им не подскажут, так как пьеса в репертуаре не значится.

Она вспоминала, как беспомощно топтался на месте актер, игравший шекспировского Мотылька, не зная, что ему делать.

— Ма, слушай, куда же мне сейчас идти? И вообще надо идти или просто оставаться, где стою? Я не знаю, как мне действовать дальше!

— Конечно нет, откуда тебе знать? — говорила ему Милена. — Это же совершенно новая пьеса, понимаешь? Думай сам, решай, как лучше.

Озадаченное выражение так и не сошло у Мотылька с лица. У Милены возникла идея: