Детский сад Монтессори (сборник)

Что рисуют вообще маленькие дети? У самых маленьких вначале это какие-то точки, штрихи, кружочки. Что хотят они выразить ими, остается для нас тайной. Напрасно, как кажется это мне, многие воспитатели и психологи стараются по этим иероглифам понять «проявления детской души». Если еще ребенок, чиркая карандашом по бумаге, лепечет сам слова, объясняя свой рисунок, то можно понять желание ребенка выразить ту или иную свою мысли, но если он делает это молча, что по большей части и бывает, то понять его значки нет никакой возможности, и напрасно думают те, которые выспрашивают у ребенка содержание его рисунка, что они что-то узнали. Ребенок говорит часто первые пришедшие ему на ум слова, зачастую только для того, чтобы отделаться от непрошенного вмешательства. «Что это?» – спрашиваю я у трехлетней девочки, что-то чиркающей на бумаге. «Звезда», – быстро отвечает девочка. «А это?» – «Лужа». – «А это» – «Банка». Почему лужа и банка? Можно, конечно, из этих ответов вывести какое угодно глубокомысленное умозаключение, но мне ясно слышалось в этих словах девочки: «Уйди, пожалуйста, и оставь меня в покое». Быть может, я высказываю ересь, но мое глубокое убеждение заключается в том, что подобное выспрашивание не только не имеет никакой цены, но часто даже вредит ребенку. Оно приучает детей к пустой болтовне, к иллюзорному мышлению, убивает в них скромность, воспитывая незаметным образом тщеславие: ведь не может же остаться для ребенка незамеченным тот факт, что каждому его штриху придают какое-то значение. Достаточно длительного присутствия одного такого любопытного, настроенного «психологически» взрослого с постоянным выспрашиванием, чтобы был нарушен целомудренный покой мирной, индивидуальной работы ребенка. К вам начнут протягиваться руки с листочками и желанием рассказать, во что бы то ни стало, свое творение. И это не есть уже тот непосредственный рассказ, когда ребенок подходит к вам и рассказывает что-то о своем рисунке, когда вы никогда не пытаетесь его спрашивать, а что-то уже явно надуманное, с желанием обратить на себя внимание. «Я очень хорошо рисую», – говорит шестилетняя девочка, впервые пришедшая в детский сад: «Это говорит мама, и дядя, и все наши знакомые, хотите, я сейчас вам нарисую». В этом отношении больше всего грешат родители и добрые знакомые. У нас был пятилетний мальчик, пришедший к нам из другого детского сада, где его рисунки постоянно «психологически» исследовались. Господи! Сколько пустых слов говорил этот ребенок. К счастью, его скоро увлекли вкладки и положили предел его «фантазии». Другой, шестилетний, тоже побывавший в детском саду, после нескольких недель пребывания у нас сказал как-то мне: «Это хорошо, что у вас можно рисовать для себя, а в другом детском саду все надо было для выставки (!) и все надо было рассказывать».

Пересматривая сотни рисунков детей в детских садах и дома, мы видим везде почти одно и то же: домики с трубами и дымом, с деревьями в виде метелочек, человечки, дамы с ридикюлями и зонтиками, трамваи и аэропланы, лошади, – словом все то же, что рисуют дети всех стран. Я пересмотрела несколько тетрадок с рисунками детей в Casa dei Bambini на Pincio в Риме (в 1914 году) и видела, что итальянские дети «повторяли то же, что рисуют и наши городские дети: даму под зонтиком, господина в шляпе, вереницу детей, бегающих и играющих в мяч, накрытый стол, за которым сидят папа, мама и дети, дом с пинией или кипарисами вместо нашей елки и каких-то метелочек. Часто попадаются ослы и огромные фотографические камеры (вдвое, втрое больше дома), направленные Palazzo с пиниями. То же обилие автомобилей и аэропланов (у мальчиков). Руководительница, Signora Velia Neri с интересом следила за впечатлением, производимым на меня этими рисунками, и, когда я окончила, она спросила меня, похожи ли эти рисунки итальянских детей на рисунки русских. Я сказала ей, что они отличаются только в деталях, а по существу те же самые. «Да, синьора, – сказала она, – мне кажется, что все городские дети всего цивилизованного мира рисуют одно и то же».