Детское время или "маленькая" проблема (СИ)

Его словно громом поразило, и он мог только открывать и закрывать рот, глупо таращась на всё ещё занавешенную шторку, за которой скрывались его опекун со старшим лейтенантом.

Ему не послышалось — мальчик был в этом уверен. Мустанг сделал лейтенанту Хокай предложение! Предложение! Тот Мустанг, который столько лет ходил вокруг да около, будучи не в силах даже на свидание её пригласить!

Невероятно.

Вместе с пониманием в груди вдруг поселилась пустота. На мгновение воз-никло чувство, что земля приостановила свой ход и всё вокруг, кроме бешено бьющегося о рёбра сердца, замерло. Эдвард шумно сглотнул, поняв, что сейчас опекуну будет совершенно точно не до него и его извинений. Вполне вероятно, что Рой теперь вообще предпочтёт сделать вид, что Эдварда не существует.

«Нужно было идти к нему раньше, а теперь кусай локти!»

В глазах почему-то встали слёзы, и мальчик поспешил смахнуть их тыльной стороной ладони. Нужно было уходить из палаты и как можно скорее — не хватало ещё ругани за подслушивание. Эдвард подавил вздох и развернулся. Чем-то вся эта история походила на детскую игру «третий — лишний», за одной лишь разницей, что теперь от осознания себя проигравшим на сердце было очень больно.

Ему некуда было возвращаться. Конечно, бабушка, Винри и Альфонс без раздумий примут его, но велика вероятность, что даже друг полковника не сможет убедить органы опеки переоформить опекунство и тогда — всё — здравствуй, детский дом. Мальчик передёрнул плечами от ужаса. Внутри теплилась надежда, что Мустанг с ним так не поступит, что согласится потерпеть его ещё полтора года, прежде чем навсегда вышвырнуть из своей жизни. Эдвард даже пообещал себе, что в этом случае станет самым послушным и вежливым ребёнком в Аместрисе.

Он не хотел в интернат.

— Эдвард.

Мальчик замер с протянутой к ручке двери рукой, чувствуя, как вдоль позвоночника побежали мурашки. Его заметили. И не кто-нибудь, а сам Рой Мустанг.

«Ну всё, мне конец»— Эдвард сглотнул и медленно повернулся, предварительно опустив голову, боясь встретиться взглядом с рассерженным опекуном.

— Подойди. — мальчик послушно сделал несколько шагов к койке, скрывающая шторка возле которой мистическим образом исчезла. Сейчас на него смотрели две пары внимательных глаз, и Эдвард не был уверен, как будет оправдываться. К счастью, прежде чем он открыл рот, Мустанг осторожно протянул к нему руку. — Ты совсем не умеешь прятаться, ребёнок, что случилось, всё хорошо?

От спокойного голоса опекуна у мальчишки защипало в глазах. Он был уверен, что сейчас его отругают, в крайнем случае — дадут подзатыльник, но чего он точно не предполагал, так это что о нём начнут беспокоиться. Горло сдавило спазмом, а пальцы принялись мять подол футболки.

Он будет последним идиотом, если сейчас не поборет свой страх и не скажет всё как есть.

Эдвард зажмурился, сгорбился и, сам не зная от чего, закричал во всё горло:

— Прости, пожалуйста! Я больше никогда!.. Я не хотел такого, я!.. Я не заслуживаю, но…

Его вопли чистого раскаяния были прерваны аккуратно лёгшей на его щеку большой ладонью.

— Иди сюда, малыш.

Элрик в неверии распахнул глаза. Голос опекуна был необычайно ласковый, а глаза светились добротой. Это было настолько неожиданное зрелище, что на мгновение мальчик решил, что ему привиделось. Но рука взрослого всё ещё лежала на щеке. Неведомым образом присутствие полковника успокаивало. Мальчик облизнул сухие губы, снова открыл рот, чтобы что-то сказать, но промолчал и закрыл его. В глазах ещё стояли слёзы стыда и вины и как бы ребёнок ни старался, никак не мог засунуть их обратно. Толком не соображая, что творит, Эдвард сделал ещё шажок и уткнулся мужчине в грудь.

— Прости меня…

Если можно было покраснеть ещё больше, то Эдвард напоминал бы переспевший томат — лицо и уши просто пылали. Даже для него самого, невзирая на всю тучу чувств его опутавших, он звучал жалко и по-детски. Совсем не так, как сказал бы, будь подростком. Мысль, что он на самом деле теперь просто ребёнок с подростковыми воспоминаниями пришла внезапно. Эдвард и раньше наблюдал за собой, но… видимо, так и есть. Всё что осталось от семнадцатилетнего Эдварда Элрика и Стального алхимика — память и знания, которые постепенно стирались (вроде как). Поведение же было полностью привязано к телу. Это было жутко странно, но это было правдой.

От накатившей жалости к самому себе мальчик всхлипнул и почувствовал как руки опекуна осторожно сжимают его в объятиях.

Отчего-то это стало финальной точкой.

Плотина чувств, сдерживаемая искусственно столько времени, наконец прорвалась.