Детство 2 (СИ)

На мгновение ему пригрезилось, как он раскрывает преступную сеть, и вот уже лично губернатор жмёт ему руку и благодарит…

— Вот же! — Негромко засмеялся полицейский, покосившись в сторону корзины для бумаг, — Ерунда ведь, а зацепило! Может и выйдет неплохой репортёр лет через пять!

Четырнадцатая глава

— Водочки мне для начала, — Деловито сказал бывший мировой судья угодливо склонившемуся перед ним неряшливому половому с битой рожей, — стопочку! Да смотри! Не лафитничек, а то с него начну, да на нём и закончусь!

Аркадий Алексеевич в задумчивости постучал пальцами по липкому от грязи столу, прислушиваясь к хотениям капризного организма.

— Да-с! — Решил он наконец, — Стопочку, и к ней огурчик такой — маленький и пупырчатый, да на вилочке. Есть?

— Для Вас, — Выдохнул половой перегаром и больными зубами, мотнув давно не мытой головой, тщательно расчёсанной на пробор, — найдём!

— После горячего похлебать, — Продолжил Живинский, — хоть щец, хоть ушки, лишь бы не сидеть потом в ретирадной! А уже потом — лафитничек, да запотевший штоб! Со льда! Ну и к нему всякого закусить. Живо!

Половой испарился, и через полминуты перед судьёй стоял покоцанный подносик со стопочкой и огурчик, наколотый на вилку с отчётливыми жирными следами от пальцев. Выдохнув, Аркадий Алексеевич опрокинул в себя водку и прикусил огурец, всасывая сок и блаженно закатывая несколько припухшие выцветшие глаза с обилием красных прожилок на жёлтом белке.

Посидев так недолго и чувствуя, как похмелье потихонечку отступает, Живинский открыл глаза и потянулся блаженно. Хор-ро-шо!

Сквозь табачный дым и кухонный чад, уходящий к высоким сводчатым потолкам, едва пробивается свет газовых рожков, а отродясь немытые окна служат скорее деталью интерьера, чем источником света. Полы присыпаны опилками и песком пополам с разным сором самого сомнительного вида.

— Ушица, — Подоспел запыхавшийся половой, увернувшись от разодравшихся было посетителей, — свеженькая!

Аркадий Алексеевич кивнул благосклонно и приступил к трапезе, заодно оценивая находящихся здесь женщин, пребывающих в разной степени алкогольного опьянения. Чтоб далеко не ходить!

После ушицы последовал лафитничек и блюдо с закусками. Постоянные посетители не мешают трапезе уважаемого человека, давая насладиться едой и хором из отставных солдат с оркестром из ложечника, гармошки и бубна.

Сво-во праздничка дожду-ся.
Во гроз-на му-жа вцеплюся!
Во гроз-на му-жа вцеплюся,
Насмерть раздеруся!

— Ай маладцы! — Орал какой-то подвыпивший молоденький деловой, отплясывая трепака под музыку, — Как выводят!?

Вышибала с большой дубинкой и физиономией, как нельзя лучше подходящей под скандальную теорию Дарвина, кивал и притоптывал в такт несуразно большой ступнёй, наслаждаясь концертом.

— А подать музыкантам… — Плясун пошарил по карманам, и не найдя искомого, отправился на экспроприацию к соседнему столику. Благородного разбойника там встретили в кулачки, но за него вступились товарищи.

Началась было драка, но в её эпицентр скользнул вышибала, обрушивая на зачинщиков тщательно выверенные удары обмотанной в тряпьё дубинки. К нему присоединилось и несколько посетителей из постоянных, и конфликт быстро прекратился.

— Хлеб, — Захихикал Живинский, позвякивая горлышком лафитника о стопку и побулькивая, — и зрелища! Чем не Рим!

Ободрившись после водочки, он стал рассматривать женщин уже не отвлечённо, а с вполне определённой целью. Взглядом знатока судья отсеивал негодных.

— Пойдём-ка! — Поманил он не слишком трезвую фемину, показавшуюся ему чуть побойчее и поинтересней прочих.

— Извольте! — Несколько невпопад ответила женщина, подойдя вихляющейся походкой и склонившись так, что полные груди вывалились из расстёгнутого корсажа, — Рупь с полтиной по-простому, а за трёшечку любые фантазии!

Подёргав за крупные отвислые соски, Живинский захихикал мелко и согласился.

— Трёшечка! И отработаешь по полной, уж будь уверена!

Флигель по летошнему времени полупустой. Добрая половина его обитателей подалась на гастроли по провинциальным городам, и на нарах похрапывает только вусмерть ужравшийся Ермолай Иванович, да постанывает в горячечном бреду избитый мещанами за шулерство Игнатий Фебович.

— Ну-с, — Скинув с себя одежду, Живинский задвигал бёдрами, — я буду старым, но похотливым лесным сатиром, а ты прекрасной испуганной нимфой. Только не слишком-то убегай, у меня колени больные!

Поиграв в догонялки с хохочущей нимфой, и всласть полапав оную за интересные места, привычного отклика в организме Аркадий Алексеевич не дождался.

— Давай по-французски, что ли! — Чуточку раздосадовано сказал судья и уселся на нары, расставив ноги.

— Что старинушка невесел? — Присела фемина между ног, — Хуй головушку повесил?