Детство 45-53: а завтра будет счастье

Школа… Она и сейчас на улице Журова. Деревянная, скрипучая, милая. Знакомая по сучкам на дереве чердака. Знакомая запахом чего-то казенного и человеческого, нечистого. Двухэтажное здание. Туалет – засыпанные хлоркой длинные доски с отверстиями «очков». Это место было клубом детей. Здесь мы соревновались, кто выше сикнет, здесь дрались, курили, здесь показывали запретное.

Наша правильная первая учительница Анастасия Матвеевна, с пучком на затылке, с портфелем…

И вдруг!!! Она вошла в класс и сказала: «Дети! Сталин – враг народа!»

Конечно, все мы знали товарища Сталина. Я мечтал о трехколесном велосипеде, но родители не могли купить (а может, не считали нужным это сделать). Помню снижение цен в апреле, и я, ребенок, чувствовал: вот! вот! Еще немного, и у меня будет велосипед! И за этим, я знал, стоит товарищ Сталин!

Когда учительница сказала про врага и добавила что-то (не помню что), я (и не я один) открыл «Родную речь», где был потрет Сталина анфас – такой красивый, в мундире, с орденом Победы и Звездой Героя.

Конечно, мы любили дедушку Ленина, но это был дедушка такой, ну, просто хотелось сесть на колени. Пусть поругает, но это же дедушка…

Товарищ Сталин для меня, для ребенка, для всех (я это видел) больше, чем папа, больше, чем дядя Степа… Это – Товарищ Сталин!

Тем не менее, открыв страницу, я начал методически тыкать пером в портрет, стараясь попасть в глаза вождю. Может быть, я идиот? Нет (подтверждаю), все делали подобное. Кто-то обливал чернилами из «непроливашки», кто-то рвал книгу…

Звонок. Перемена. Как всегда, все в коридор – бегать. Но в этот раз все бегали в сторону метрового бюста. Бюст находился в конце коридора, и когда проводились линейки, то около него стояла старшая пионервожатая и пионеры (я еще им не был), отдавали ей и бюсту «салют», то есть это место было святое.

Кто-то плюнул первый, и мы, бегая, походя, тоже плевали.

Со мной учился Шурик Боков. Его брат (старше года на два) пошел дальше. Он стащил бюст в туалет, отбил голову и вставил ее в «очко». Голова не проходила, и так как она была пустая внутри, то видно было, как в моче плавали фекалии. Каждый ребенок безо всякого зла считал, что надо сикнуть.

Я явился домой и радостно (откуда радость – не знаю) сообщил отцу, что Сталин – враг народа!

Отец переменился в лице. Гнев, неприятие, страх (дедушка был репрессирован) – я не могу точно сказать, что двигало им. Он отобрал и спрятал «Родную речь» и запретил мне говорить.

Интересно, что отец был учителем по труду в этой же школе, и как до учителей доводились директивы партии – непонятно.

Это был урок любви к «отеческим гробам». Жестокий урок со стороны взрослых, но так переписывалась страшная история.

Зинаида Вайнштейн Записать на шестое!

В феврале пятьдесят третьего года мы с бабушкой поехали к маме и папе в Караганду, потому что должен был родиться мой брат. Мы ехали медленным поездом пять суток, денег на быстрый поезд не было. Я просилась на верхнюю полку, но бабушка не пускала, боялась, что упаду. В этом поезде я впервые сама прочла книжку, сборник «Персидские сказки». Хорошо помню: зеленая тисненая обложка, большая толстая книжка, ее было неудобно держать, я ее пристраивала то на стол, то на полку. Одна сказка была про девушку по имени Фатима – она колдовала на куколке и говорила: «Куколка-куколка, помоги мне вернуть жениха». Книжку я забыла в поезде и никогда ее больше не видела.

Мама должна была родить в конце марта, но пятого марта умер Сталин, и родители пошли на демонстрацию. Была давка, как папа ни охранял маму, в толпе ее все же прижали, начались схватки, ее отвезли в больницу. Мой брат родился пятого марта в полдвенадцатого ночи. Я помню, как бабушка плакала и кричала моему отцу Зиновию:

– Зюнечка, родненький, попроси врачей, чтобы записали шестого, у ребенка же всю жизнь не будет дня рождения! Кормилец умер, нам же кусок в горло не полезет в этот день!

Я не знаю, как папа сумел уговорить врачей, но день рождения моего брата по бумагам шестого марта. Теперь уже можно праздновать по-настоящему, на день раньше, но мы привыкли за шестьдесят лет.

Биографии в письмах

Когда был задуман этот сборник, решено было поставить некоторые ограничительные условия: нас интересуют воспоминания, связанные с первым послевоенным десятилетием, точнее, с 1945 года по 1953-й, размер текста не должен превышать пяти страниц, срок окончания приема писем – 1 октября 2012 года.

Надо признаться, что ни одно из этих условий не было выполнено, причем с обеих сторон – и со стороны издательства, и со стороны наших корреспондентов, – люди присылали не только пятистраничные воспоминания, но целые книги, самиздатского вида и даже типографские; некоторые начинали свои воспоминания с начала ХХ века, что тоже никак не укладывалось в заданные рамки; наконец, уже после окончания срока конкурса приходило множество писем, и мы их тоже рассматривали…