Детство 45-53: а завтра будет счастье

Грань между городской и деревенской жизнью в послевоенные годы, конечно, существовала, но была она все-таки гораздо более мягкой за счет того, что в городских дворах, даже и в столице, еще стояли сараюшки с курами, голубятни с голубями, а кое-кому удавалось найти местечко и для грядки с укропом и луком. У меня лично осенью сорок восьмого года завелась уточка. В начале лета, когда мы жили на даче в Кратово, мне подарили утенка, и к сентябрю он превратился в упитанную птицу, вполне пригодную к жарке. Но об этом и речи не могло быть! Когда мне сообщили перед возвращением в Москву, что уточка останется у дачной хозяйки, я подняла рев: у меня были основания предполагать, что судьба моей уточки в хозяйских руках может оборваться трагически. Прадед мой придерживался того же мнения и вступился за нас с уточкой. Меня бы родители не послушали, но прадеда уважали и почитали, так что уточка была спасена! Я даже запомнила день переезда – мой прадед сидел в грузовике, а на коленях у него сидела завернутая в газеты уточка, упакованная к тому же в авоську. Прадед был в белых парусиновых штанах, и вскоре после того, как грузовик двинулся в сторону Москвы, брюки его подверглись со стороны уточки бесчестию. Прадед высунул авоську с уткой в окно грузовика и так, на вытянутой руке, довез нервную птицу до нашего дома. В Москве уточку устроили в дровяном сарае, мы с прадедом ее навещали: я по настроению, а он трижды в день – относил остатки еды после завтрака, обеда и ужина. Утка от своей судьбы не ушла – дворовые мальчишки сбили замок с сарая и хорошо поужинали. Перья я обнаружила возле помойки и горько плакала.

Настоящее соприкосновение с деревней произошло у меня пятью годами позже, когда меня отправили в пятьдесят третьем году на лето к деревенским родственникам, в Тульскую область. Все деревенские впечатления того года врезались накрепко: как я овец приняла за собак особой породы, как покусали меня пчелы, когда я вошла на пасеку, когда дед Василий с дымарем и в маске колдовал над пчелами, как упала с лошади… И самый первый ужин, когда поставили на стол общую миску с окрошкой, и я растерялась – никогда не видела, чтобы ели все из одной посудины. Хозяйка сообразила, дала мне отдельную тарелку, и это было еще более неловко.

Уже во взрослом состоянии мы с мужем попали в вологодские края, бродили по вымершим деревням, из которых ушли жители. А избы стояли, как будто готовые к возвращению своих хозяев, не разоренные, с утварью и иконами, только дворы были заросшие и огороды одичавшие… Картина совершенно из «Марсианских хроник» Рэя Брэдбери.

Кажется, деревенская жизнь вместе с ее обитателями безвозвратно ушла в прошлое. Тем драгоценнее для нас эти воспоминания…

Зинаида Шевчук (записала внучка Оксана Черезова) Бабушкина картошка

Бабушка моя, Зинаида Сергеевна, со своей семьей жила в Сибири, в маленьком городке со смешным названием Болотное, что в Новосибирской области. Когда дядя Саша, бабушкин брат, приезжал к нам в гости, то всегда читал свои стихи. Одна строчка запомнилась как-то особенно. Она показалась мне чрезвычайно смешной: «Каждый кулик свое болото хвалит, так хвалим мы Болотное свое…»

Бабушка рассказывает:

Тогда, в сорок пятом году, мне было десять лет, а Саше, моему старшему брату, тринадцать. Был еще младший брат Вовка. Ему где-то пять с половиной было. Вовка родился перед самой войной и папу не помнил вовсе. Отца забрали почти сразу, в июне 1941-го. До войны работал папа счетоводом в столовой. Спокойный был человек, мирный, домашний. Мама не работала, оставалась дома при детях, при хозяйстве. В нашем доме до той злосчастной войны всегда пахло пирогами и всякими вкусностями. А когда мужа забрали на военные учения, то пошла работать посудомойкой в столовую. В доме перестало пахнуть пирогами, в доме запахло войной. То есть война, конечно, была о-о-очень далеко, но лица людей стали мрачными, дети кожей чувствовали, что все вокруг привычное, радостное валится, ломается, и… как-то быстро взрослели.

Последний раз папка забежал домой в начале сентя-бря, когда их, уже подготовленных к боевым действиям, настоящих солдат, отправляли из учебки на фронт. Была у него всего-то пара часов до отправления состава. Поезд вез очередную сибирскую дивизию на Москву, в самую мясорубку начала войны, в лютую зиму 1941-го. И тем немногим местным, кто жил недалеко от станции, разрешили попрощаться с родными. Я так и запомнила эту картину. Папа, такой красивый в новой шинели, стремительно ворвался в дом, прижал к себе маленького Вовку да так и не отпустил до самого ухода. Всем хотелось подольше прижаться к папе, но Вовке, маленькому Вовке, который папу так и не запомнил, повезло больше всех…

Похоронка на папу пришла уже в январе сорок второго. Потом она куда-то пропала, и никто не запомнил той деревушки под Москвой, где он погиб. Да и нынешние поиски не помогли. Если когда будешь на братских могилах под Москвой, поищи фамилию прадеда, Сафронова Сергея Дмитриевича.