Детство 45-53: а завтра будет счастье

На станции было интересно – постоянно можно было налить кружку горячей воды из крана с надписью «КИПИТОК» (я потом долго считал, что это слово так и пишется). Останавливались поезда, и нас иногда сердобольные проезжающие подкармливали, а мы им за это пели песни из военных фильмов. Было очень много инвалидов, передвигающихся кто на костылях, а кто на самодельной тележке на подшипниках. Их жалели и частенько угощали самогонкой. На базаре под гармошку, с приделанной к ней жестяной кружкой, пел жалобные военные песни слепой, а ему звонким голосом подпевала девочка-поводырь, которую звали Секлета!

В грузовых полувагонах везли на переплавку разбитую военную технику, бесчисленное множество гильз, осечечных патронов и еще много всякого «добра»! Латунные немецкие винтовочные гильзы мы отдавали слесарю дяде Мише, у которого один глаз был стеклянный, и я с ужасом смотрел, как он его иногда вынимал из глазницы и опускал в стакан с водой. Дядя Миша делал из гильз зажигалки и продавал их на барахолке или выменивал их на махорку и муку.

Антонина Кухтина Они играли на гармошках

Наш небольшой сибирский городок Боготол во время войны, разумеется, находился в глубоком тылу, поэтому несколько школ были отданы под госпитали. Конечно, когда я, послевоенный ребенок, уже стала осознавать себя, школы опять были школами, а госпитали перевели в другие города. Но в Боготоле осталось много инвалидов. Одним просто некуда и не к кому было возвращаться. Другие не хотели стать обузой в своих семьях. А кому-то уже было все равно, где доживать свою искореженную жизнь. Вот и прижились они в нашем городке. Возможно, их было не так уж и много, но безрукие, безногие, на самодельных деревянных тележечках, на грубо сколоченных костылях, с обожженными, изуродованными лицами мужики – в те годы для нас, детей, это было привычное явление на улицах нашего города.

Кто-то сам был родом из наших мест, кого-то приютили сердобольные женщины, сами в войну, как говорится, нахлебавшись горького до слез. Кто-то обретался неизвестно где. Но днем все они были на улицах. Умело или не очень играли на гармошках, пели жалобные песни или разухабистые частушки, просили или требовали милостыню. Но чаще всего они предпочитали сидеть у магазинов. Причем у каждого магазина был свой постоянный «сиделец», а иногда даже два или три.

Изуродованные, в затрапезной одежонке, они целыми днями сидели на земле у крыльца магазина. Сидели под дождем и на солнцепеке, молча тянули руки или громко кричали что-то вслед: то благодарность за поданную монетку, то проклятия проходившим мимо. Милиция их не трогала, люди относились по-разному. Кто-то жалел, старался подкормить, посочувствовать. Кто-то громко ругался, что от этих пьяниц проходу нет, что пора бы очистить от них город. Но таких было меньшинство.

Иногда инвалиды ходили друг к другу в гости, а иногда между ними случались драки, если кому-то, как казалось, перепадало больше, чем другим. Ползая по земле, страшно матерясь, они размахивали костылями, хватали друг друга за ветхую, заплатанную одежонку – в общем, зрелище было ужасное, но, повторяю, привычное.

После обеда картина кардинально менялась. Те, кому хватало пожертвованных медяков, покупали вожделенную бутылку и тут же в одиночку или в компании распивали ее. Затем страшно плакали или располагались на отдых, иногда перекрыв вход в магазин. Во сне они стонали, вскрикивали, отдавали команды или что-то несвязно бормотали, как будто жаловались кому-то. Люди, а особенно дети, опасливо обходили их стороной, стараясь не задеть. Мало ли что пьяному придет на ум. Хотя, честно сказать, не помню ни одного случая, чтобы они кого-то обидели без причины, а детей жалели и при случае даже защищали. Огромный и когда-то, наверное, очень красивый Степка-Обрубок, ноги которого были ампутированы по самый пах, напившись, громко плакал во сне и все время звал маманю.

Когда-то эти люди любили, строили дома, работали не покладая рук, потом честно воевали, защищали свою Родину, а теперь это были несчастные калеки, потерянные и потерявшие себя, оказавшиеся никому не нужными человеческими обрубками. Это сейчас участникам и инвалидам той войны оказывается всяческое внимание и поддержка, а в те времена, видимо, их было очень уж много, и каждому приходилось выживать в одиночку. Но лет через пять все эти несчастные, обездоленные калеки потихоньку исчезли и с улиц, и из нашей жизни. Они быстро умирали, умирали от ран, от водки, от собственной заброшенности и ненужности…

Мир вашему праху, низкий поклон, и, если можете, простите нас!

Военнопленные, заключенные, освобожденные