Детство

В раздевалке я сел на лавку и прислонился головой к стене. Сердце все билось и билось. Затем я собрался с силами, быстренько оделся и вышел. Они ждали с велосипедами на дороге снизу. Я подошел к ним и остановился перед Кайсой. Вид у нее был довольный. Маленькой своей ручкой она откинула выбившуюся прядь. Ногти покрывал чуть заметный розовый лак. Ее подружки как по команде сели на велосипеды и уехали.

— В субботу я буду одна дома, — сказала она. — Маме я сказала, что придет Сюнва. Так что она испечет нам пиццу и купит колу. Но Сюнвы не будет. Хочешь прийти?

Я проглотил комок.

— Да, — сказал я.

Возле раздевалки какие-то ребята из нашей команды что-то орали, глядя в нашу сторону. Кайса стояла, положив одну руку на руль велосипеда, другая висела плетью.

— Поехали? — спросил я.

— Давай, — сказала она.

— Вниз? — спросил я.

Она кивнула, и мы сели на велосипеды. Мы катили по тенистой дорожке, я — впереди, Кайса — за мной. На вершине пологого склона я притормозил, чтобы на спуске нам ехать бок о бок. Склон напротив стоял озаренный солнцем. Жужжавшие в воздухе насекомые мелькали, как разбросанные кем-то блестки. На середине спуска вправо ответвлялась старая лесная дорога, я вдруг подумал, что она, наверное, ведет к какому-нибудь подходящему месту, и встречь ветру, трепавшему мне волосы, крикнул Кайсе свернуть туда, она кивнула, мы повернули и метров десять проехали по инерции вверх, прежде чем потеряли набранную скорость и нам пришлось спрыгнуть. Она ничего не сказала, я ничего не сказал, мы просто шли вверх по заросшей травой тропинке, кое-где усыпанной хвоей и мелкими веточками. Когда мы поднялись на вершину и перед нами открылся широкий обзор, я понял, что тут не годится, весь холм был сплошные пеньки, за ними глухой стеной стояли ели.

— Нет, — сказал я. — Это не очень подходит. Едем дальше.

Кайса по-прежнему ничего не говорила, молча села одновременно со мной на велосипед, и мы покатили вниз, она — стоя на педалях и притормаживая старательней, чем я.

Нет, все-таки нам лучше на дорожку, которая ведет на «Фину».

При этой мысли меня окатила волна страха. Ощущение было такое, как будто ты слишком высоко забрался на утес и стоишь на краю обрыва, зная, что теперь остается либо побороть страх и броситься в воду, либо сыграть труса.

Знает ли она, что произойдет дальше?

Я украдкой бросил взгляд на нее.

Ах, как волнуется ее грудь!

О, о, о!

Но лицо у нее оставалось серьезным. Как это понимать?

Мы соскочили с велосипедов и пошли дальше, вверх в сторону шоссе, в густой тени раскинувшихся высоко над нами лиственных крон. С тех пор как мы выехали из Хьенны, ни один из нас не произнес ни слова. Если сейчас заговорить, то о чем-то важном, а не о какой-нибудь ерунде.

Брюки на ней были хлопчатобумажные, пастельного зеленого цвета, шнуром затянутые на талии. Свободные в бедрах, они плотно облегали пах и зад. Сверху на ней была майка и тоненькая вязаная кофточка, белая с золотистым отливом. Ногти на пальцах, выглядывавших из босоножек, покрывал такой же бледно-розовый лак. На одной щиколотке поблескивал ножной браслет.

Она выглядела потрясающе.

Когда мы поднялись на главную дорогу и от того, что должно было произойти, нас уже отделяли только один длинный спуск и один подъем, я почувствовал, что больше всего мне хочется нажать на педали и дать деру. Вот так просто прибавить скорости и скрыться, исчезнув из ее жизни. А уж коли так, то какой мне смысл вообще останавливаться? Я точно так же могу уехать из дома, могу покинуть Тюбаккен, Трумёйю, Эуст-Агдер, Норвегию, Европу — отовсюду я могу уехать и оставить все позади. Меня будут называть летучим велосипедистом. Обреченным на веки вечные разъезжать по свету, освещая себе путь призрачным светом велосипедного фонаря под рулем.

— А куда мы все-таки едем? — спросила она, пока мы катили под уклон.

— Я знаю одно хорошее место, — сказал я. — Осталось уже недалеко.

На это она ничего не сказала. Мы проехали «Фину», я показал рукой на холм, возвышающийся среди деревьев, она опять соскочила с велосипеда, как только дорога сделалась круче. Лоб у нее заблестел, покрывшись испариной. Мы прошли мимо старого белого дома и старого красного сарая. Небо сияло безоблачной голубизной. Солнце стояло с запада над зеленой грядой холмов, безмолвное и палящее. Листва в его лучах горела огнем. Воздух звенел от птичьего пения. Меня затошнило. Мы вступили на тропинку. Свет сочился сквозь листву, точно, как я это себе представлял. Он рассеивался, как это бывает под водой, столбы света отвесно падали до земли.

Я остановился.

— Велики можем поставить здесь, — сказал я.

Так мы и сделали, выдвинув подножки. Я шагнул в лес. Она — за мной. Я высматривал место, где можно прилечь. С травой или мхом. Шаги наши звучали неестественно громко. Я не смел взглянуть на нее. Но она шла сзади. Вот. Тут будет хорошо.

— Может, заметим время и посмотрим, как долго у нас получится целоваться? — предложил я.

— Что? — переспросила она.

— У меня при себе часы, — сказал я. — У Тура получилось десять минут. А мы сумеем дольше.