Детство и юность Катрин Шаррон

Однажды вечером Франсуа и Орельен оживленно толковали о том недалеком, по их мнению, времени, когда построят самодвижущиеся экипажи, разъезжающие повсюду без упряжки. Один фабричный, говорил Орельен, рассказывал отцу, что уже идет набор рабочих на строительство железной дороги, которая пройдет через Ла Ноайль. Но наступит и такой день, когда машины сами помчатся по всем дорогам, без всяких рельсов.

Жан Шаррон услышал эти разговоры и вспылил, как в былые времена, крича, что мальчишки спятили с ума и никогда, во веки веков, не будет у добрых людей иных способов передвижения, кроме хорошей лошади либо пары крепких ног. Тут он поперхнулся на полуслове и замолчал, испуганно поглядывая на Франсуа. Потом торопливо надел свои сабо и ушел, сказав, что забыл купить соли.

— Когда мы вырастем, — снова заговорил Орельен, — мы построим такую самоходную повозку и поедем на ней далеко-далеко, я и Франсуа… и ты тоже, Кати, если захочешь, — негромко добавил он.

— Еще как захочу!

— И Жюли возьмем, — предложил Франсуа.

— А как же с тоннелем в Китай? — напомнила Катрин.

— Ездить на нашей механической повозке куда интереснее, — возразил Франсуа.

Орельен, Жюли и Катрин теперь часто сидели возле Франсуа и обсуждали маршрут будущего путешествия. Девочки непременно хотели попасть в Париж; мальчики же мечтали добраться до берега океана. В конце концов решено было объехать всю Францию и непременно побывать в столице.

У Жюли Лартиг был своеобразный характер. «То дождик, то солнце, говорил про нее брат, — то уксус, то мед».

С Франсуа Жюли была всегда терпелива и ровна, даже тогда, когда по напряженному выражению ее худощавого смугло-желтого лица видно было, что девочку мучает скрытый гнев или беспокойство. Она никогда не забывала спросить Франсуа, как он себя чувствует, не нужно ли ему что-нибудь, не подложить ли под голову подушку, не принести ли стакан воды?

Оставаясь вдвоем с Катрин, Орельен терял на мгновение свою обычную разговорчивость, и тогда на лице его явственно проступала природная грусть.

Потом, встрепенувшись, он, словно ученик, отвечающий урок, быстро начинал рассказывать какую-нибудь очередную забавную историю, и, хотя Катрин порой не улавливала ее смысл, она все равно заливалась хохотом — так смешно он говорил. Тогда Орельен замолкал и смотрел на нее пристально и серьезно.

Понемногу он познакомил Катрин со всеми жителями Ла Ганны, причем для каждого находил меткое словцо, и девочка не всегда угадывала в этом слове скрытую насмешку — так спокойно и непринужденно рассказывал Орельен.

— Вчера вечером пришел отец, — сообщила ему как-то Катрин, — и сказал матери, что люди, которые живут напротив в доме под соломенной крышей, разговаривали с ним. Мама сразу забеспокоилась: «Они что-нибудь просили у вас, Жан? Ведь это форменные попрошайки!» А отец ответил: «Они ничего у меня не просили, но я просто не решаюсь пересказать тебе их слова!» Тут все мы — Марциал, Франсуа, Обен и я — сделали вид, будто заняты игрой и ничего не слышим. Тогда отец зашептал: «Шаррон! — окликнули меня соседи. — Нам просто жалко смотреть на тебя с твоим выводком. Ты такой же нищий, как и мы, но ты ничего не делаешь, чтобы накормить твою ребятню досыта». Я ответил, что работаю, сколько хватает сил, в мастерской, а ты ходишь на поденщину, но что зарабатываем мы действительно сущие пустяки. Они принялись смеяться: «Дурень ты, говорят, хочешь, пойдем сегодня вечером с нами…» Тут, — продолжала Катрин, — отец стал говорить так тихо, что я ничего не могла разобрать…

— Он, наверное, рассказывал про Жалино, — ответил Орельен. — Это они живут в лачуге под соломенной крышей. Я знаю, что они предлагали твоему отцу.

— Откуда ты можешь знать?

— Догадаться не так уж трудно! Жалино-самые известные воры во всей округе. Они советовали твоему отцу брать с них пример. Каждую ночь Жалино отправляются на промысел с большими мешками за спиной и складывают в них все, что попадется им под руки, — бобы, картошку, кур, яблоки…

— Но это же гадко! — возмутилась Катрин. Орельен грустно улыбнулся.

— Когда хочется есть…

— Нет, нет… Когда хочется есть, мы так зеваем, что иной раз скулы сводит… и все равно, сам видишь, отец не пошел воровать!

Орельен пристально посмотрел на Катрин и пробормотал:

— Я иногда боюсь, что ты… что вы все умрете с голоду…

«Теперь понятно, — подумала Катрин, — почему он иногда сует мне тайком в карман фартука огрызок сахару или яблоко, а то и горбушку хлеба…»

— А из наших соседей еще кто-нибудь ворует? — спросила она однажды.

Ей показалось, что Орельен покраснел.

— В Ла Ганне, — ответил он, помолчав, — все помаленьку занимаются этим делом. А дочери Жалино и младший парень — тот, что косой, — ходят еще просить милостыню на Городскую площадь.

— Просить милостыню? — удивилась Катрин.

— Летом, когда у нас в каморке не продохнешь от жары и невозможно уснуть, мы с Жюли часто слышим шаги на улице. Тогда мы встаем и выглядываем в окно. На дворе темень, и мы видим тени людей, которые крадутся вдоль домов с мешками для краденого за плечами. Это семейство Жалино или Миньон.

— Миньон?