Детство и общество

На следующий день в назначенное время Энн сидит с матерью в приемной. В одной руке она держит карандаши (не в силах расстаться с ними!); в другой сжимает какой-то маленький предмет. Идти со мной она явно не собирается. Вдруг становится совершенно ясно, что девочка обмаралась. Когда ее забирают, чтобы обмыть в ванной, карандаши падают на пол, а с ними и тот предмет, который был в другой руке. Он оказывается крошечной собачкой с одной отломанной лапой.

Здесь я должен дать дополнительное разъяснение. В этот период соседская собака играла существенную роль в жизни ребенка. Собака тоже пачкала в доме, но ее за это били, а девочку нет. Собаку также недавно сбила машина, и по этой причине она лишилась лапы. Очевидно, с другом Энн в мире животных происходило во многом то же самое, что и с ней самой, только с более тяжелыми последствиями. Ведь собаке было намного хуже. Ожидала (или, возможно даже, хотела) ли Энн подобного наказания?

Итак, я изложил детали игрового эпизода и детского симптома. Но я не буду здесь подробно разбирать те релятивности и релевантности, которые постепенно подготовили описанную ситуацию; не стану рассказывать и о том, как удалось разрешить тупиковую ситуацию, работая с родителями и ребенком. Понимаю и разделяю сожаления читателей в связи с тем, что мы не можем последовать за ходом терапевтического процесса до фактически полного прекращения этого детского кризиса. Взамен я должен попросить читателей принять эту историю в качестве «образца» и проанализировать ее вместе со мной.

Маленькая девочка стала такой не по собственной воле. Она лишь дала возможность довести себя до подобного состояния, и не кому-нибудь, а матери, против которой, по всем признакам, была направлена ее угрюмая замкнутость. Однажды, у меня в кабинете, моя спокойная игра, видимо, заставила ребенка забыть на какое-то мгновение, что мать находилась за дверью. То, что девочка не сумела бы передать в течение многих часов, она смогла выразить за несколько минут невербальной коммуникации: она «ненавидела» мать и «любила» отца. Однако сделав это, Энн, должно быть, испытала то же, что и Адам, когда он услышал голос Бога: «Адам, где ты?». [Быт. 3:9. См. также экзегетический комментарий к Быт. 3:8-10 в кн.: Новая Толковая Библия. – В 12-ти т. – Т. 1. – Л., 1990. – С. 277. – Прим. пер.] Она была поставлена перед необходимостью искупить свой поступок, ибо любила мать тоже, да и нуждалась в ней. Но в страхе компульсивно поступила так, как поступают все амбивалентные люди: пытаясь возместить убытки одному лицу, они «неумышленно» наносят ущерб другому. Поэтому Энн взяла мои карандаши, чтобы ублажить мать, а потом ей потребовалось принуждать мать помочь в возмещении нанесенного мне «ущерба».

На следующий день ее горячее желание успокоить меня парализуется. Думаю, в данном случае я стал искусителем, который побуждает детей, когда они на мгновение утрачивают осторожность, сознаваться в том, о чем никому не следует знать или говорить. У детей часто наблюдается такая реакция после первоначального признания в тайных мыслях. А что если бы я рассказал ее матери? Что если бы мать отказалась привезти ее ко мне еще раз, чтобы Энн могла частично изменить и смягчить свои неосмотрительные действия? Поэтому девочка вообще отказалась действовать и позволила вместо себя «говорить» своему симптому.

Недержание представляет конфликт сфинктера, то есть «анальную» и «уретральную» проблему. Эту сторону предмета будем называть зональным аспектом, так как она касается зоны тела. Однако при ближайшем рассмотрении становится ясно, что поведение Энн, даже когда оно не относится к анальному в зональном смысле, обладает характерной особенностью «сфинктерной» проблемы. Так и напрашивается сравнение, что эта девочка целиком, с головы до пят, действует как множественный сфинктер. И в лицевой экспрессии, и в эмоциональной коммуникации большую часть времени Энн закрыта; раскрывается же редко и нерегулярно. Когда мы предлагаем ей игрушечную модель ситуации, с тем, чтобы она могла раскрыться и «скомпрометировать» себя в нереальной ситуации, девочка совершает два действия: захлопывает с явным вызовом дверь ванной комнаты игрушечного дома и с маниакальным ликованием отдает три блестящих машинки кукле-отцу. Все глубже и глубже вовлекаясь в оппозицию простых модальностей «берущего» и «дающего», она сначала дает матери то, что забрала у меня, а затем отчаянно хочет вернуть. Маленькие ручки крепко держат карандаши и игрушку, но вдруг роняют их, так же, как сфинктеры в узком смысле слова внезапно выпускают свое содержимое.