Читаем Детство и общество полностью

В заключении я резюмирую, по крайней мере, какую-то часть этих базисных страхов. Но сначала позвольте мне надеяться, что я все же смог показать признание мной очевидного факта: существование сфер власти, влияния, юрисдикции, собственности и, прежде всего, сфер эксплуатации — это вопрос, имеющий отношение к социальному процессу. Появление этих сфер не может быть объяснено их зарождением в инфантильной тревоге: они суть выражение историко-географической реальности, в которой мы существуем. Проблема же заключается в том, насколько человек склонен проецировать (на политическую и экономическую неизбежность) страхи, опасения и побуждения, унаследованные им из арсенала инфантильной тревоги, на политическую и экономическую неизбежность.

И еще одна оговорка: мы должны уметь различать страхи и тревоги. Страхи — это состояния опасения, сосредоточенного на изолированных и узнаваемых угрозах, так что их можно трезво оценить и реалистически противостоять им. Тревоги — это диффузные состояния напряжения (вызываемого утратой взаимного регулирования и возникающего в результате нарушения либидинального и агрессивного контроля), которое преувеличивает опасность и даже вызывает иллюзию внешней угрозы, не указывая на подходящие пути защиты или овладения. Совершенно очевидно, что две эти формы опасения часто встречаются вместе, и мы можем настаивать на их строгом разделении только ради краткости изложения в рамках заключения. Если в условиях экономической депрессии человек боится потерять все свои деньги, его страх, возможно, оправдан. Но если одна только мысль о необходимости жить на доход, лишь в 10 (вместо 25) раз превышающий доход его средних сограждан, заставляет кого-то потерять самообладание и покончить с собой, нам следует обратиться к нашим клиническим доктринам. Они могут помочь понять, например, почему богатство оказалось краеугольным камнем идентичности такого человека, и выяснить, что экономическая депрессия совпала с его критическим периодом. В этом случае страх потерять свои деньги ассоциировался с тревогой, вызванной мыслью о необходимости вести образ жизни, определяемый ограниченными ресурсами, и произошло это в то время, когда страх утратить свою половую потенцию мобилизовал тревогу, некогда связанную с идеями лишения активности и кастрации. В таком случае, ослабление рассудительности взрослого инфантильным гневом есть результат иррационального напряжения, вызванного коротким замыканием между рациональными взрослыми страхами и ассоциированными с ними детскими тревогами. Именно эта истина кроется в простом, но магическом заявлении Франклина Д. Рузвельта «Мы ничего не боимся, кроме страха», которое для нашего заключения стоило бы перефразировать в утверждение «Мы ничего не боимся, кроме тревоги». Ибо не боязнь опасности (которую мы вполне могли бы встретить трезво рассчитанным действием), а страх перед ассоциированным состоянием бесцельной тревоги толкает нас на нелогичное действие, неразумное бегство или, в действительности, на безрассудное отрицание опасности. Когда нам угрожает такая тревога, мы либо преувеличиваем опасность, бояться которой нет никаких причин, либо игнорируем угрозу, опасаться которой есть все основания. Быть способным сознавать и обуздывать наш страх, не поддаваясь тревоге и даже вопреки ей, чтобы соблюсти точную меру и сохранить предостережение против всего, чего должен бояться человек, — вот необходимое условие для трезвого, рассудительного расположения духа. Это тем более важно, поскольку политические и религиозные институты, соперничая в завоевании приверженцев, научились использовать в своих целях инфантильные, переживаемые в детстве страхи, общие всему человечеству или каким-то конкретным его представителям. В конечном счете, во вред самим себе «трезвые» лидеры, клики и группы давления могут заставлять людей видеть преувеличенные опасности — или, наоборот, игнорировать существующую угрозу — до тех пор, пока не будет слишком поздно. Поэтому-то и случается так, что даже у просвещенных и демократичных людей притупляется способность в меру опасаться и разумно сотрудничать.

Мы можем только кратко описать некоторые из затронутых в нашем обсуждении тревог, и пусть каждый из нас (автор наравне с читателями) спросит себя, каким образом люди одной с ним профессии могут помочь бороться с тем испугом, который неотступно сопровождает человека в процессе его развития.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Признания плоти
Признания плоти

«Признания плоти» – последняя работа выдающегося французского философа и историка Мишеля Фуко (1926–1984), завершенная им вчерне незадолго до смерти и опубликованная на языке оригинала только в 2018 году. Она продолжает задуманный и начатый Фуко в середине 1970-х годов проект под общим названием «История сексуальности», круг тем которого выходит далеко за рамки половых отношений между людьми и их осмысления в античной и христианской культуре Запада. В «Признаниях плоти» речь идет о разработке вопросов плоти в трудах восточных и западных Отцов Церкви II–V веков, о формировании в тот же период монашеских и аскетических практик, связанных с телом, плотью и полом, о христианской регламентации супружеских отношений и, шире, об эволюции христианской концепции брака. За всеми этими темами вырисовывается главная философская ставка«Истории сексуальности» и вообще поздней мысли Фуко – исследование формирования субъективности как представления человека о себе и его отношения к себе.В формате PDF A4 сохранён издательский дизайн.

Мишель Фуко

Обществознание, социология
Постправда: Знание как борьба за власть
Постправда: Знание как борьба за власть

Хотя термин «постправда» был придуман критиками, на которых произвели впечатление брекзит и президентская кампания в США, постправда, или постистина, укоренена в самой истории западной социальной и политической теории. Стив Фуллер возвращается к Платону, рассматривает ряд проблем теологии и философии, уделяет особое внимание макиавеллистской традиции классической социологии. Ключевой фигурой выступает Вильфредо Парето, предложивший оригинальную концепцию постистины в рамках своей теории циркуляции двух типов элит – львов и лис, согласно которой львы и лисы конкурируют за власть и обвиняют друг друга в нелегитимности, ссылаясь на ложность высказываний оппонента – либо о том, что они {львы) сделали, либо о том, что они {лисы) сделают. Определяющая черта постистины – строгое различие между видимостью и реальностью, которое никогда в полной мере не устраняется, а потому самая сильная видимость выдает себя за реальность. Вопрос в том, как добиться большего выигрыша – путем быстрых изменений видимости (позиция лис) или же за счет ее стабилизации (позиция львов). Автор с разных сторон рассматривает, что все это означает для политики и науки.Книга адресована специалистам в области политологии, социологии и современной философии.В формате a4.pdf сохранен издательский макет.

Стив Фуллер

Обществознание, социология / Зарубежная образовательная литература / Образование и наука