Детство Лермонтова

Скатившись с горки несколько раз, Миша вдруг увидел сыновей птичницы Гришу и Андрюшу. Довольная осмотром птичника, Арсеньева им тоже разрешила покататься с ледяной горы вместе с Михаилом Юрьевичем.

Зима улеглась прочно, но погода резко менялась: то шел снег, то стояли ясные, с холодным солнцем дни.

Арсеньева собралась поехать на могилу Марии Михайловны. Миша упросил взять и его с собой. Кучер Никанорка заложил сани, и бабушка с внуком медленно покатили сначала по полю, потом по косогорам деревенской улицы, по пухлому, еще слабо накатанному снегу.

Священник, отец Федор Макарьев, был предупрежден о приезде хозяйки и встретил Арсеньеву на пороге часовни. Пока он служил панихиду, Мишенька рассматривал вечно холодный мрамор памятника и жестокий символ на кресте. Мальчик не плакал, но лихорадочный озноб пронизывал его; и вдруг ему показалось душно в часовне от запаха ладана, от ряда горящих свечей и от пламени тонкой свечи, которую ему дали держать в руке, от аромата живых тепличных цветов, полусумрака и разноцветного света лампад.

Арсеньева плакала навзрыд; ее горе, обнажаемое публично, рассердило мальчика.

— Перестань! — шепнул он, дергая бабушку за рукав.

Арсеньева очнулась и притихла.

Короткая служба окончилась. Молча сели в открытые сани, дядька Андрей Соколов запахнул медвежью полость, укутав ноги им обоим, сел рядом с кучером, и все молча поехали домой.

Бабушка начала ворчать, что ноги плохо закутаны, но Миша сердито отвернулся от нее.

Шести лет мальчик уже заглядывался на закат в румяных облаках и волновался, когда полный месяц светил в окно на его детскую кроватку. Мишеньке хотелось, чтобы кто-нибудь его приласкал, поцеловал, приголубил, но у старой бабушки руки были такие жесткие! Отец им вовсе не занимался, чаще ездил на охоту, чем в Тарханы.

Чувствуя свое одиночество, Миша по приезде домой нехотя вытерпел все, что ему полагалось: пошел вымыть руки и сел за накрытый к ужину стол; не обращая внимания на то, что он ест, съел все, что ему дали, а потом попросил разрешения посмотреть альбом матери.

Бабушка велела принести альбом Марии Михайловны. Миша раскрыл альбом с золотым обрезом, переплетенный в темно-красный сафьян. Серебряная застежка сгибалась над головкой маленькой бабочки с пятнышками на круглых крыльях и замыкала альбом. Миша любил эту застежку: мать держала ее в своих пальцах. Говорят, что у нее были очень красивые руки, такие, как у него. Он вздохнул и стал рассматривать свои пальцы, ногти и ладони. Тем временем Христина Осиповна взялась за вязание чулка.

Миша жалобно сказал ей:

— Хоть бы нарисовала мне что-нибудь…

Христина Осиповна бросила взгляд на Арсеньеву и покорно сказала:

— Каждый раз, когда я рисую для тебя, Михель, я должна повторять, что я не имею таланта к рисованию. Что же тебе нарисовать?

Мальчик сказал шепотом:

— Нарисуй памятник!

Христина Осиповна сходила за листочком голубой бумаги, положила его на стол и заговорилась с бабушкой, а Миша старательно стал выводить карандашом мраморный отрезок колонны, увитой гирляндами, и цветы, растущие у подножия, а наверху большую мраморную урну с выгнутыми ручками. Слева он изобразил человека с посохом в руках, очевидно сторожа.

Рисунок получился очень простой и не похожий на натуру, но, когда он был окончен, бабушка стала его рассматривать, заплакала и написала число: «19 декабря 1820 г.» Она решила наклеить его в альбом, велела Даше принести вишневого клея, и они осторожно налепили листок на последнюю страницу.

Мальчик стал рассматривать альбом. Несмотря на свой небольшой размер, он был довольно объемист: в нем было около ста страниц. Первый лист был вырван, и бабушка объяснила, почему это было сделано.

Читали и перечитывали стихи; написанные по-русски, а французские переводили.

Миша удивился, увидев приклеенный небольшой круглый кусок березовой коры. Он стал расспрашивать, что это значит.

Арсеньева долго рассматривала, но сама не знала, в чем тут дело: стерлись ли написанные на этой коре несколько нежных слов или же кем-то запечатлен поцелуй?

Читали стихи маменькиного сочинения на русском языке:

О, злодей, злодей — чужая сторона…
Как туманы в осень солнышко мрачат.
Но с любовью ты не можешь разлучать,
Она в сердце глубоко лежит моем,
С ней расстанусь разве только лишь тогда,
Как опустят в мать сыру землю меня.
Для того ль, мой друг, смыкались мы с тобой,
Для того ль и сердцу радость дал вкусить,
Чтобы бедное изныло от тоски…

— Это она сама писала? — спросил в волнении Миша.

— Сама. Вот здесь подписалась: «М. Лермантова».

Миша не удержался и поцеловал подпись.

— Еще читай!