Детство Лёвы

Вечером, когда пора было ложиться спать, я встал на кровати и осмотрел карту. Теперь я был длинный и свободно мог достать Северный полюс. Меня поразило, что это была совсем другая карта. Страны были совсем другого цвета. Да и названия, которые я помнил очень смутно, были тоже другие.

Немного испугавшись, я позвал папу и спросил его о причине этого несовпадения. Он ответил, что у Иосифа была очень старая карта, а в мире с тех пор многое изменилось. Нет больше ни эмиратов, ни протекторатов, сплошные свободные страны.

Папа долго подшучивал надо мной после этого разговора. Он говорил, что когда я вырасту, то буду таким же одиноким чудаком, как старик Иосиф.

Позже я узнал, как он умер. Дом на Метростроевской, где мы жили, стали выселять. Всем дали отдельные квартиры. Но старик привык жить с соседями. И не выдержав перемен, вскоре скончался.

Когда я узнал, что он умер, я ничего не сказал. Я почти забыл старика. Его щетину. Его сладкий обжигающий чай в жестяной кружке. Его голую лампочку. Запах старости и неуюта в его угловой комнатке. Его давно нестиранный костюм и жёлтые газеты в углах.

И даже глаза старика Иосифа я забыл тоже.

…Только карту я запомнил хорошо. Не знаю, почему.

ЗУБНАЯ БОЛЬ

Очень рано у меня начали болеть зубы. Они шатались, ныли, но не выпадали, а новые, коренные, никак не хотели вылезать, пробиваться на свет.

И тогда мама повела меня в детскую поликлинику.

Мы вошли в длинный гулкий коридор со светящимися картинками на стенах: «Чесотка — невидимый враг», «Дизентерия», «Режим для дошкольника».

Мне тут сразу очень не понравилось. Дети вокруг тихонько хныкали, или сидели смирные как мыши. А из-за закрытых дверей раздавался мощный, полновесный рёв. Только один карапуз в матроске, который ничего не боялся, храбро топал по коридору и сам себе командовал: «Нале-во!», «Стой, раз-два!». Но остановиться никак не мог, всё маршировал взад-вперёд.

Я сидел в потёртом кресле у дверей зубного кабинета и просто умирал от страха. За дверью противно визжала машинка, стучало железо, и главное — кто-то глухо и равномерно мычал:

— М-м-м-м!

Потом дверь открылась и из кабинета вышла здоровенная тётя, с очень довольным видом придерживая густо накрашенную щёку.

— Будь здорова, Клавочка! — приветливо сказала ей маленькая тщедушная врачиха в белом халате и обернувшись ко мне, сухо добавила: — Заходи, мальчик!

Мы с мамой медленно поднялись со стульев.

— А вы, мамаша, посидите, — сказала врачиха и привычным жестом подтолкнула меня в плечо.

Я в последний раз оглянулся на маму. Она слабо улыбнулась и сказала:

— Не бойся. Видишь, какая тётя весёлая вышла?

Я вошёл в кабинет.

— Залезай, — сказала врачиха деловито.

Я сполз на самое дно этого бездонного кресла, обитого коричневой кожей.

— Ноги клади, — скомандовала врачиха и подошла совсем близко.

Я положил ноги на подставку и закрыл глаза.

— Глаза можешь не закрывать, — усмехнулась врачиха. — Рот лучше открой.

И едва я чуть-чуть приоткрыл рот, как она тут же впилась холодной острой железкой в самое больное место.

— Уй-уй-уй! — мычал я, вцепившись во врачихину руку и дёргая головой.

Она вынула железку, раздражённо бросила её в лоток и крикнула:

— Лена! Какие у нас есть игрушки?

Из другой комнаты, тяжело ступая, вышла большая пожилая женщина, неся в руках задрипанного резинового зайца. Заяц жрал морковку. Белая краска давно облупилась, и зубы у него теперь стали зелёные.

— Видишь? — фальшиво улыбнулась врачиха и показала пальчиком на зайца, спрятав в другой руке за спиной новую железку. — Сейчас потрогаем тебе зубик и будешь ходить как зайчик, грызть морковку. Или хочешь с гнилыми зубками ходить, как старичок? А?

Пожилая Лена сунула мне зайца, погладила по голове и пошла назад, шаркая домашними тапочками.

Врачиха быстро наступила мне коленкой на лодыжки и открыла рот сухими пальцами. Я сжался от ужаса.

И вдруг скользкий заяц в моих руках жалобно пискнул.

Врачиха вынула железку от неожиданности, а я, благодарно посмотрев на зелёное чудовище, быстро буркнул:

— Не хочу зайца!

— Лена! — с отвращением крикнула врачиха, в сердцах швырнув в лоток инструмент. — Принеси этого… Буратину!

Появился Буратино, так же медленно, под шарканье домашних тапочек, но и он был ничем не лучше. Пластмассовый нос у него был целый, но опять же подвели зубы — вместо ослепительной доброй улыбки получился какой-то страшный оскал.

— Не надо! — заорал я, вцепившись в безжалостную врачихину руку.

Женщина вытерла пот со лба и попыталась успокоиться.

— Ну что мне тебя, связать, что ли? — жалобно спросила она. — Чем больше орешь, тем больше страха. Потерпел бы чуток, давно бы уж домой пошёл. А то смотри — у нас есть такая распорка, мы её вставим в рот, ты и пикнуть не сможешь. Правда, Лена? — крикнула она в другую комнату.

— Конечно, правда, — глухо пробасила оттуда Лена.

Слова были мягкие, но голос тщедушной врачихи звучал твёрдо. Её маленькое скуластое лицо и продолговатые глаза с большими веками заворожили меня. Я опять закрыл глаза, а проклятая железка ковырялась там, в том глубоком неведомом месте, откуда начиналась боль.