ДЕТСТВО МАРСЕЛЯ

Это экстерны! — сказал мой новый приятель. — Они любят выставляться. Пошли скорей!

Он потащил меня к двум еще свободным местам на краю предпоследнего ряда скамей, как раз у окна, выходившего на галерею

Там мы и уселись, чинно и мирно. На самой последней скамье, за нами уже, сидели два незнакомца, довольно-таки великовозрастные для шестиклассников. Они встретили моего приятеля подмигиванием и насмешливыми улыбками.

И ты тоже? — вполголоса спросил тот, что был постарше Да, из-за латыни.

И мой сосед сообщил мне, чуть шевеля уголком рта: Они тоже второгодники. А что это значит?

Он был изумлен такой наивностью, едва верил своим ушам Затем снисходительно объяснил:

Это значит, что приходится опять учиться в шестом классе, раз нас не захотели перевести в пятый!

Я искренне огорчился, узнав, что мой друг — лодырь, хоть, в сущности, это было неудивительно: я ведь уже знал, что он собирается у меня списывать.

Раскладывая на парте свои тетради и вставочки, я поглядывал на нашего преподавателя латыни, который созерцал свою паству с безмятежным спокойствием.

Стараясь говорить возможно тише, я спросил: Ты его знаешь?

Нет, — ответил мой сосед, — в прошлом году я учился в классе «А»1, у другого Про этого я знаю только, что его зовут Сократ

Нам пришлось прервать разговор, потому что господин Сократ на нас посмотрел. Но это имя меня заинтриговало; по моим сведениям, один Сократ [57] уже был: греческий поэт, который прогуливался с друзьями под платанами и кончил жизнь самоубийством, выпив настой «сигута» — так я произносил слово «цикута». Может, нашему учителю дали «Академические пальмы» за то, что он родственник того Сократа?

Стояла глубокая тишина. Никто не знал латиниста. В этот памятный мне первый день почти все мы чувствовали себя здесь чужими и одинокими: класс еще не сформировался.

Господин Сократ начал с того, что продиктовал нам список нужных учебных пособий. Список занял целую страницу в тетрадке, и этот комплект книг должен был стоить очень дорого. Но я не испугался за отцовский карман: ведь в кармане у нас уже была моя стипендия и лицей бесплатно давал мне все учебники.

Продиктовав список пособий, господин Сократ подошел к доске и преспокойно написал на ней склонение розы, сказав, что это наш урок на завтра.

Пока учитель каллиграфическим почерком выводил по-латыни слова «аблативус абсолютус» [58], мой сосед-циник спросил:

— Как тебя зовут?

Я ткнул пальцем в свою фамилию на обложке тетради. Он глянул, прищурил глаз и тонко сострил:

— Так ты из Паньолей, испанец? [59]

Меня пленила эта игра слов, она была мне еще в новинку. В свою очередь я спросил:

— А тебя как звать?

В ответ он дребезжащим голоском заблеял. Но он не учел резонанса: блеяние перекрыло тихий гомон, стоявший в классе, и все его услышали. Раздался шепот, сдавленный смех. Сократ повернулся к нам всей своей тушей и сразу узнал виновника по его смущенному виду:

— Вы, там! Как ваша фамилия?

Мой сосед встал и отчетливо произнес:

— Ланьо.

На задних скамьях опять послышался сдавленный смех, но Сократ укротил зубоскалов строгим взглядом и зычно переспросил:

— Как?

— Ланьо, — повторил мой сосед. — Жак Ланьо. Сократ посмотрел на него и язвительно осведомился:

— И потому, что вас зовут Ланьо, вы блеете в классе? [60] Тут класс захохотал во все горло.

Сократа, по-видимому, не обидело веселое оживление, вызванное его остроумным вопросом; он даже сам улыбнулся, но тут Ланьо (который не понимал, что иные вопросы нужно оставлять без ответа) встал, сложив руки крестом на груди, и смиренно подтвердил:

— Да, сударь.

Он говорил чистую правду; он просто хотел объяснить мне, что его зовут Ланьо, «ягненок», потому и заблеял, — лучше ведь и не выразишь!

Класс захохотал еще громче, но Сократ не оценил комизм положения; кроме того, шутить дозволялось только ему. Он счел признание Ланьо просто дерзостью. Вот почему он метнул на смеющихся грозный взгляд и, обращаясь к Ланьо, сказал:

— Сударь, я не стану омрачать наш первый урок латыни и не накажу вас, хоть вас и следует наказать за наглость. Но предупреждаю, снисхождения больше не ждите: еще один такой взбрык, и ягненок Ланьо, вместо того чтобы щипать травку на цветущих лугах четверга, будет томиться в темной овчарне интерната, под указкой пастыря всех наказанных! Садитесь.

Эта блиставшая метафорами речь имела шумный успех. У помилованного Ланьо хватило ума тоже скромно выразить одобрение, а Сократ, немало довольный собой, не сдержал широкой улыбки и поглаживал свою роскошную бороду. Затем он махнул рукой, останавливая подобострастный смех, и сказал:

— Это маленькое происшествие напомнило мне, что я должен сделать перекличку.

Он взошел на кафедру, раскрыл какую-то тетрадь и попросил нас отвечать «есть» и поднимать руку, когда он будет называть наши фамилии.

Тут класс, распотешенный милыми шутками латиниста и словно замыслив прощупать противника, позволил себе необыкновенно дерзкую выходку — ничего подобного я еще не видел, — которая меня восхитила, хоть и ужаснула своей злостью.