Детство Марселя

Я залюбовался расставленными на каком-то диковинном столике (тоже позолоченном) фарфоровыми слониками, раскрашенными фигурками солдат, японскими куклами с настоящими волосами, осликом с настоящей шерстью, который, чуть его тронешь, качал головой. Это было красиво, и вообще там была масса произведений искусства, точно в витрине универмага.

Я взял из корзинки засахаренный апельсинчик и стал разглядывать люстру. В ней было штук десять — никак не меньше! — электрических лампочек, ввинчиненных в жемчужные колпачки в виде чашечек тюльпанов. Под ними, в самом центре люстры, парил стеклянный ангелочек с зелеными крыльями и трубил в золотую трубу. Я подумал: какое это, должно быть, волшебное зрелище, когда к приходу гостей зажигаются все лампы…

Я был подавлен обилием всех этих сокровищ и восхищался скромностью моего друга. Понял я это, увидев роскошь дома Ланьо: ведь он никогда не хвастался своим богатством, он был такой славный, как будто родился бедняком. И я без колебаний взял из корзиночки абрикос, весь глянцевый от сахарной глазури; но лишь только приступил к дегустации, как где-то хлопнула дверь, послышался чей-то низкий сиплый голос, ему ответил голос женщины, которая очень быстро что-то говорила, потом оба голоса заговорили сразу, потом где-то хлопнула другая дверь, и теперь до меня доносился только шепот, и я вновь ощутил вкус абрикоса во рту.

«Это они его подготавливают», — подумал я.

Я надеялся, что подготовка затянется и я успею разделаться с абрикосом, вторая половина которого прилипла к моему нёбу. Но тут тетка распахнула дверь. Она улыбалась, но я прекрасно видел, что улыбается она нарочно — для того, чтобы меня подбодрить. Кивком головы она дала мне понять, что можно войти, и я пошел вслед за ней.

Ланьо не преувеличивал: вышиной и шириной отец его был с добрый шкаф. Седоватые, стриженные бобриком волосы топорщились на голове, из-под огромных кустистых бровей выглядывали черные маленькие, сверлящие глазки.

Он стоял подле письменного стола со штрафным бланком в руке. Как только я вошел, он сказал сиплым басом — басом охрипшего генерала:

— Так это вы, сударь мой, бросаете на уроках в лицее сероводородные шарики?

Я смиренно опустил голову и ничего не ответил.

— Мало того, вы миритесь с тем, что вашего товарища наказывают вместо вас?

Я стоял в той же позе — позе глубоко удрученного человека, и уставился на ковер, зеленый с красными разводами. Он повысил голос:

— Отдаете ли вы себе отчет в том, что вы сделали? Тетка ответила за меня:

— Да конечно же, Эдуар, он отдает себе отчет!

— Да конечно же, нет! — вскричал он. — Он еще не осознал, и я должен поставить перед ним все точки над i. — Он показал пальцем на сына, который стоял как ни в чем не бывало, улыбаясь бледной и скорбной улыбкой мученика.

— Вот мальчик, — сказал Ланьо-отец, — который с начала текущего года — с октября месяца — приложил немало усилий, чтобы исправиться. В каждой четверти балл по поведению у него выше среднего, за восемь месяцев у него не было ни одного взыскания, а теперь вот, по вашей милости, схватил «отсидку» на целый день! Все старания сведены к нулю, ему надо начинать с нуля! Да, с нуля!

Ланьо холодно ответил:

— Ну уж это я беру на себя!

— Видите, Эдуар, — сказала тетка, — он берет это на себя!

— Потому что не отдает себе отчет в том, как это серьезно. Я уверен, что его преподаватели будут считать, что он опять стал таким, как в прошлом году, и будут следить за ним особенно строго. А если учитель забрал в голову, что ученик способен бросать сероводородные шарики, то, чуть что, в ответе всегда будет ученик. Теперь ему придется обдумывать каждый свой шаг, и за любую, невесть чью, проделку оставлять после уроков будут его. Вот что вы наделали!

— Эдуар, — сказала мама Ланьо, — мне кажется, ты немного преувеличиваешь.

— Тем более, что другие преподаватели об этом не знают, — вставила тетка, — ведь правда, Жак?

Жак поднял голову и сладким голоском ответил:

— Знает об этом только господин Мишель… и, может быть, господин инспектор. Но он столько такого подписывает, что через неделю обо мне и не вспомнит!

Толстяк немного подумал, потом резко сказал мне:

— В вашем возрасте можно сделать глупость, но за нее хотя бы надо нести ответственность. Я бы на вашем месте признался.

— Он не мог, — сказала мама Ланьо. — Я же тебе говорила. Он стипендиат, а его отец — учитель начальной школы. Школьные учителя — народ небогатый. Если малыш потеряет стипендию, он не сможет продолжать ученье.

— Надо было раньше думать! И если получаешь стипендию, сиди смирно. Не будем забывать, что правительство выплачивает эту стипендию из тех денег, что я плачу в счет налогов, — и вот вам пожалуйста, этот господин отравляет целый класс и вдобавок ко всему подводит под наказание моего сына! Удивительная психология! Если такова современная молодежь, то солдаты у нас будут, прямо сказать, странные! Ведь не сероводородными шариками будем мы стрелять, когда пойдем отбирать Эльзас-Лотарингию!

Это нелепое предположение показалось мне смешным, я невольно улыбнулся.