Детство Марселя

Мы остановились в конце бульвара Мадлен, перед грязноватой лавчонкой. Лавчонка, в сущности, начиналась прямо на тротуаре. Он был запружен причудливой мебелью, стоявшей вокруг старинного пожарного насоса, на котором висела скрипка.

Владелец этого торгового заведения был очень высок ростом, очень худ и очень неопрятен. Лицо его обрамляла седая борода, из-под широкополой шляпы, какие носят художники, ниспадали длинные кудри. Он с унылым видом курил свою глиняную трубку.

Отец уже побывал у него и оставил за собой кое-какую «мебель»: комод, два стола и груду кусков полированного дерева; из них, по уверению старьевщика, вполне можно собрать заново шесть стульев. Был там еще диванчик, у которого, как у лошади тореадора, вываливались внутренности, потом три продавленных пружинных матраца, соломенные тюфяки, наполовину выпотрошенные, растерявший свои полки старомодный шкаф, глиняный кувшин, по форме напоминавший петуха, и разнокалиберная домашняя утварь, прочно спаянная ржавчиной.

Торговец помог нам погрузить все это снаряжение на тележку. Вещи со всех сторон затянули обмахрившимися от долгого употребления веревками. Затем мы стали рассчитываться. Старьевщик пристально посмотрел на моего отца и, поразмыслив, объявил:

— За все про все — пятьдесят франков!

— Ого! Это слишком дорого!

— Дорого, зато красиво, — возразил старьевщик. — Комод ведь в стиле того времени! — И он показал пальцем на трухлявые останки комода.

— Охотно верю, — сказал отец. — Комод, конечно, стильный, да только прадедовских времен, не наших!

Торговец скроил брезгливую гримасу:

— Вы так любите все современное?

— Ну, знаете, — ответил отец, — покупаю-то я не для музея. Я собираюсь сам этим пользоваться.

По— видимому, старика опечалило это признание.

— Значит, вас ничуть не волнует мысль, что эта мебель, быть может, видала королеву Марию-Антуанетту в ночной рубашке?

— Судя по состоянию этой мебели, было бы неудивительно, если бы она видела царя Ирода в трусиках!

— Вот тут-то я вас прерву, — молвил старьевщик, — и сообщу вам кое-что существенное, а именно: у царя Ирода, возможно, и были трусики, но комода не было; одни лишь сундуки, окованные золотом, и разная деревянная утварь. Говорю это вам потому, что я человек честный.

— Благодарю вас, — сказал отец. — И раз уж вы человек честный, то уступите мне все за тридцать пять франков.

Торговец оглядел нас обоих, покачал, горько улыбаясь, головой и объявил:

— Никак нельзя! Я должен пятьдесят франков домовладельцу, и за деньгами он придет сегодня в обед.

— Стало быть, если бы вы задолжали ему сто франков, у вас хватило бы духу запросить с меня сто франков? — Отец был возмущен.

— Да следовало бы! Где ж я, по вашему, их добуду? Заметьте, что, если бы я задолжал только сорок франков, я бы и с вас спросил сорок. Если б я задолжал тридцать, то взял бы тридцать…

— В таком случае, мне лучше прийти к вам завтра, когда вы с ним расплатитесь и не будете ему ничего должны.

— Ах нет, это уже невозможно! — воскликнул торговец. — Сейчас ровно одиннадцать. Вы попали как раз в такую минуту, теперь вам нельзя на попятный. Оно, конечно, вам не повезло: надо же было прийти именно сегодня! Ну что ж, у каждого своя судьба. Вы человек молодой и здоровый, стройный, как тополь, отлично видите обоими глазами, и, пока на свете есть еще горбатые и кривые, вы не вправе жаловаться; стало быть — пятьдесят франков!

— Хорошо, — сказал отец. — В таком случае мы выгрузим всю эту рухлядь и обратимся к кому-нибудь другому… Малыш, развязывай веревки!

Схватив меня за руку, торговец закричал:

— Погодите!

Затем сокрушенно и осуждающе посмотрел на отца, покачал головой и заметил мне:

— Ну и горяч!

И, подойдя к отцу, с важным видом проговорил:

— О цене спорить не будем: пятьдесят франков, и баста; сбавить цену никак нельзя. Но мы можем, если угодно, добавить товару.

Он вошел в лавку. Отец торжествующе подмигнул мне, и мы проследовали за старьевщиком.

В лавке крепостною стеной стояли шкафы, облупившиеся рябые зеркала, валялись железные каски, чучела зверей. Старьевщик запустил руку в эту свалку и начал извлекать оттуда разные предметы.

— Во-первых, — сказал он, — если вы такой любитель стиля модерн, я даю вам в придачу к остальному ночной столик из эмалированной жести и никелированный кран, изогнутый, как лебединая шея. Попробуйте сказать, что это не модерн! Во-вторых, я даю вам арабское ружье с насечкой, не кремневое, а пистонное. А ствол-то какой длинный, полюбуйтесь: ни дать ни взять настоящая удочка! И взгляните, — добавил он, понизив голос, — на прикладе вырезаны арабскими— буквами инициалы! Он показал нам— письмена, похожие на горстку запятых, и прошептал: — А и К. Соображаете?

— Уж не утверждаете ли вы, — спросил отец, — что это собственное ружье Абд-эль-Кадира [7]?