Детство Марселя

И он ушел, уводя с собою Лили, который остался в моей матроске, потому что хотел показаться в ней матери.

***

За столом я ел с большим аппетитом, когда дядя вдруг произнес слова, как будто совершенно обыденные, так что я поначалу не придал им никакого значения.

— Я думаю,-заметил он, — наши вещи можно погрузить на тележку Франсуа, они не такие уж тяжелые. Тогда в ней вполне уместятся Роза с ребенком и Огюстина с девчушкой. А может быть, и Поль. Ну-с, что ты на это скажешь, наш маленький Поль?

Но наш маленький Поль ничего не мог на это сказать: нижняя губа у него вдруг выпятилась, стала пухнуть и отвалилась чуть ли не до подбородка. Я хорошо знал, что означает эта оттопыренная губа, и любезно сравнивал ее с краем сестрицыного горшочка. Как обычно, за этим симптомом последовало глухое рыдание, и из голубых глаз Поля выкатились две крупные слезы.

— С чего это он?

Мама поспешно взяла его на колени и стала нежно укачивать, а Поль обливался слезами и шмыгал носом.

— Ну полно тебе, дурачок, — уговаривала его мама, — ты ведь знаешь, это не может продолжаться вечно! И кроме того, мы скоро сюда опять приедем… До рождества совсем недалеко!

Я почуял беду.

— Что она говорит?

— Она говорит, что каникулы кончились, — пояснил дядя и преспокойно налил себе стакан вина.

Сдавленным голосом я спросил:

— Когда кончились?

— Послезавтра утром надо уезжать, — ответил отец. — Нынче у нас пятница.

— Была пятница, — поправил его дядя. — И уезжаем мы в воскресенье утром.

— Ты же знаешь, что с понедельника начинаются занятия! — вставила тетя.

С минуту я ничего не понимал и смотрел на них остолбенев.

— Да будет тебе, — урезонивала меня мама, — разве это неожиданность? Разговор об этом идет уже неделю!

Они действительно твердили об этом, но я не хотел слышать. Я знал, что беда неминуема, как все люди знают, что когда-нибудь умрут, но говорят себе: «Сейчас еще рано размышлять об этом. Придет время — подумаем».

И вот оно пришло, это время. От потрясения я не мог ни слова вымолвить, почти что дышать не мог. Отец ласково сказал:

— Ну-ну, мой мальчик! У тебя было целых два месяца каникул.

— Что и так уж чрезмерно, — прервал его дядя. — Будь ты президентом республики, тебе не полагалось бы столько отдыхать!

Этот хитроумный довод не произвел на меня никакого впечатления: я давно решил, что высокий пост президента займу, только когда отслужу в армии.

— Тебе предстоит год, который будет иметь огромное значение в твоей жизни, — продолжал отец. — Не забудь, что в июле будущего года ты держишь конкурсный экзамен на стигендиата лицея, и занятия там начинаются с октября месяца!

— И в лицее тебе придется учить латынь, — добавил дядя, — а я ручаюсь тебе, что это будет очень интересно. Я, например, занимался латынью даже во время каникул, просто для собственного удовольствия!

Эти странные речи о чем-то, чего надо ждать еще целую вечность, не могли скрыть печальную истину: каникулы кончились. И я почувствовал, что у меня дрожит подбородок.

— Надеюсь, ты не вздумаешь реветь! — заметил мне отец. Я тоже на это надеялся и сделал над собой огромное усилие — усилие, достойное команча у «столба пыток».

— Ну вот, — сказала мама, — а теперь иди спать. Тебе необходимо выспаться.

***

Меня разбудил ворвавшийся свежий воздух: Поль отворил окно. Свет чуть брезжил. Я подумал было, что это серый свет зари, но услышал журчание желоба и мелодичный перезвон капель, падавших в бак с водой.

Было не меньше восьми, а отец меня не позвал, — дождь утопил нашу последнюю охоту.

Поль сказал:

— Когда дождик перестанет, я пойду за улитками. Я соскочил с постели:

— Ты знаешь, что мы завтра уезжаем?

Я рассчитывал, что он закатит рев по всем правилам искусства, а это было бы мне на руку.

Он не ответил, чрезвычайно занятый шнурованием ботинок.

— Никто больше не будет ходить на охоту, не будет ни муравьев, ни цикад…

— Они же все померли! — ответил Поль. — Я теперь их каждый день не нахожу.

— В городе нет деревьев, нет сада, нужно ходить в классы…

— Ну да! — радостно сказал он. — У нас в классе есть Фузье. Фузье хороший! Я все ему буду рассказывать, дам ему кусочек смолы…

— Так ты рад, что каникулы кончились? — строго спросил я.

— Ну да! И потом, у меня дома есть коробка с солдатиками.

— Чего же ты ревел вчера вечером? Он широко раскрыл голубые глаза:

— Откудова я знаю?

Мне стало противно, что Поль такой предатель, но я не пал духом и спустился вниз, в столовую. Там было полно вещей и народу.

Отец распределял по двум ящикам всякую утварь, книги, обувь. Мать складывала на столе стопками белье, тетя паковала чемоданы, дядя перевязывал тюки, сестрица, сидя на высоком стуле, сосала палец, а «горничная» ползала на четвереньках, собирая с полу сливы из корзинки, которую сама же и опрокинула.

— А, вот и ты! — проговорил отец. — Сорвалась наша последняя охота. Придется с этим примириться.

Он стал заколачивать ящик. Я понял: это он заколачивает крышку гроба каникул, ничего изменить нельзя.

С равнодушным видом я подошел к окну и прижался лицом к раме. По стеклу медленно катились дождевые капли, а мое лицо медленно заливали слезы…