Детство Марселя

О железную оковку ставня звякнул брошенный камешек. Это был условный знак. Уже совсем одетый, я медленно отворил окно. Снизу, из мрака, донесся шепот:

— Собрался?

В ответ я спустил шпагат со своим узелком. Затем, приколов булавкой к подушке свое «прощальное письмо», я крепко привязал к шпингалету конец веревки. Послав воздушный поцелуй спавшей за стеной маме, я соскользнул по веревке на землю.

Лили стоял под оливой. Я с трудом его различал. Он шагнул ко мне и тихо проговорил:

— Пошли!

Подняв лежавший в траве довольно увесистый мешок, он с усилием взвалил его на плечо.

— Тут картошка, морковь и ловушки, — сказал он.

— А я взял хлеб, сахар, шоколад и два банана. Иди, поговорим потом.

В молчании взобрались мы по склону до Птитё.

Я с наслаждением вдыхал свежий ночной воздух, нимало не тревожась, что начинается новая жизнь.

Ночь была тихая, но студеная, ни звезды на небе. Я прозяб.

Крохотный народец, населяющий страну каникул, певцы лета — насекомые не нарушали больше печального безмолвия невидимой осени. Лишь вдалеке ухал филин да взывал тонкий голос какой-то совки, который в точности повторяло унылое эхо у Рапона.

Мы торопились, как и полагается беглецам. Тяжелая ноша оттягивала нам плечи, и мы не проронили ни слова. Сосны, недвижно застывшие по краям тропинки, походили на вырезанные из жести силуэты, а кругом, освеженное росой, поднималось благоухание.

Через полчаса мы дошли до загона Батиста и присели передохнуть на широком каменном пороге.

Лили заговорил первым:

— Я чуть-чуть не раздумал приходить за тобой!

— Что, мешали родители?

— О нет, не потому.

— А почему? Поколебавшись, он ответил:

— Я не верил, что ты это сделаешь.

— Что сделаю?

— Останешься на холмах. Я думал, ты сказал это так просто, а когда дойдет до дела…

Я встал. Честь моя была задета.

— Так я, по-твоему, девчонка, которая каждую минуту меняет свои взгляды? Ты думаешь, я говорю, лишь бы что-нибудь сказать? Ну, так знай: когда я решаю что-нибудь сделать, я это всегда делаю. И если бы ты не пришел за мной, я бы пошел один! А если тебе страшно, можешь оставаться здесь, я знаю, на что иду!

Я двинулся в путь твердым шагом. Лили встал, ухватился за горловину мешка и, взвалив его на спину, поспешил за мною. Забежав вперед, он остановился, оглядел меня и с волнением сказал:

— Силен!

Я немедленно постарался показать, что я и впрямь «силен», однако ничего не ответил.

Не сводя с меня глаз, Лили добавил:

— Второго такого не сыщешь!

Затем он повернулся ко мне спиной и снова зашагал… Однако, пройдя шагов десять, он снова остановился, не оборачиваясь, повторил:

— Ничего не скажешь, силен!

Его восторженное изумление, хоть оно и льстило моему самолюбию, вдруг показалось мне довольно обременительным, и я должен был сделать над собою усилие, чтобы оправдать словечко «силен».

Я уже был близок к этому, но откуда-то справа донесся шорох. Казалось, кто-то, оступаясь, идет по щебню. Я замер и прислушался. Шум возобновился.

— Это шум ночи, — сказал Лили. — Никогда не знаешь, откуда он взялся. Заметь себе, что хоть это всегда немножко страшно, но не опасно; ты скоро привыкнешь.

Он снова зашагал, и мы вскоре пришли к краю гряды, нависшей над плоскогорьем Гаретты. Слева начинался густой сосновый лес на склонах Тауме. От земли между стволами поднимался предрассветный туман и, свиваясь спиралью, плавно опускался над кустарниками.

Раздался какой-то лай, визгливый и отрывистый; он повторился три раза. Я вздрогнул.

— Там охотятся?

— Нет, — ответил Лили. — Это лис так кричит, когда гонит дичь к самке: дает ей, стало быть, знать.

Снова трижды прозвучал дикий голосок, и тут я вспомнил, что говорится в моем учебнике естественной истории: «Слон ревет, олень кричит, лисица тявкает».

И едва незнакомый звериный голос обрел название, как он сразу потерял свою ночную страшную власть: это тявкает лисица, только и всего. Сто раз носил я этот Лисицын глагол в своем ранце! Я уже совсем успокоился и хотел было поделиться моими спасительными познаниями с Лили, как вдруг слева, в глубине туманного бора, под нависшими ветвями сосен промелькнула какая-то довольно высокая тень.

— Лили, — сказал я тихо, — только что промелькнула какая-то тень, я сам видел.

— Где?

— Там.

— Померещилось, — ответил он. — Не очень-то можно ночью увидеть тень.

— Я же тебе говорю, я сам видел — там что-то промелькнуло!

— Может, лисица?

— Нет. Оно больше лисицы… А может, это твой брат ловит дроздов?

— О нет! Еще рано. До конца ночи ждать не меньше часу.

— Тогда это браконьер?

— Чудно, коли так… А что, если…

Но он не договорил и молча стал вглядываться в чащу леса.

— О чем ты думаешь? Он ответил вопросом:

— А какая она была с виду, та тень?

— Немного смахивает на человека.

— Она большая?

— Не скажу, право, это ведь далеко было… Да, пожалуй, большая.

— В плаще? В длинном плаще?

— Знаешь, я хорошенько не разглядел. Я увидел там словно бы тень, которая зашевелилась и потом исчезла за сосной или за можжевельником. Почему ты спрашиваешь? Ты вспомнил кого-то, кто ходит в плаще?

— Может статься, — в раздумье ответил Лили. — Я его никогда не видел. Но отец видел.

— Кого?