Детство на окраине

— И я так думаю, Иван Михалыч, — сказала Анна Ивановна, отжимая последнюю простынку. — Все-таки ты круто поворачиваешь. Я сама до страсти врать не люблю. Ну, а только мужика с мещанином не сравнять. Мещанин, как ни говори, а все на ступеньку повыше. Мы, мещане, в земле не копаемся.

Соня во все глаза глядела на Анну Ивановну: она тоже мещанка! А чем же она лучше ее мамы? Да уж мама-то не сравнить — лучше!

— Конечно, что там говорить! — успокоила Анну Ивановну мама.

А отец не утерпел:

— А разве в земле копаться — позор какой? От земли-то и все счастье людям идет. Земля нас и кормит, и обувает, и одевает — что ж так на нее сердиться? В том-то и обида, что у нас труд за позор считается.

— Так-то так, — упрямо повторила Анна Ивановна, — а все-таки мужика сиволапого с мещанином не сравнять. Уж как ты хочешь!

Мама, чтобы прервать неприятный разговор, спросила мирным голосом:

— А где же это Кузьминишна у нас? С утра ушла и пропала.

— К какой-то подружке своей пошла, — уже перенося свое неудовольствие на Кузьминишну, ответила Анна Ивановна.

— Уж не случилось ли что, — сказала мама, — мало ли… Нынче вожатые так трамвай гонят!

— Чего там случилось? Небось к такой же запьянцовской пошла, ну и сидят, куликают.

Разговор переменился, и всем стало легче. Только Соня все сидела и думала и все старалась разобраться: почему же все-таки мужик последний человек на свете, если он весь мир кормит?

В это время открылась входная дверь, и появились Сонины подружки — Лизка, Оля и с ними Тая и Настя.

— Соня, порисуй что-нибудь, — сразу стала тараторить Оля. — Тая хочет посмотреть.

Тая молча глядела на Соню светлыми узкими глазами, в которых так и читалось: «Ты умеешь рисовать? Неужели?»

Соня не знала, что рисовать. Тая смущала ее. Тая была ровесница Сони, но держала себя так, будто была много старше. Тае и в голову не приходило, что все эти девчонки и мальчишки с Прокофьева двора, чумазые, стриженые, босые, могут ее не послушаться, что у них какая-то своя жизнь, свои думы, свои настроения.

— Ну что ж ты, рисуй! — сказала она Соне.

А Соне не хотелось рисовать. Что-то в голосе Таи сердило ее, вызывало протест. И все-таки она не смела противоречить, не умела отказать. Она взяла свою тетрадку и карандаш и нарисовала девочку в шляпке, с широким кушаком на платье… Ту девочку, которая стояла в церкви на коврике и которой Соня исподтишка любовалась тогда.

Тая удивилась. Насмешливая улыбка ее исчезла. Она глядела, как рисует Соня, не отрывая глаз.

— А теперь мальчика нарисуй, — сказала она.

Соня не любила рисовать мальчиков. Но все же нарисовала мальчика в матроске и в шапочке с лентами.

— Теперь нарисуй поезд, — сказала Тая.

— Мне не хочется поезд…

— Ну, нарисуй, нарисуй! Значит, ты не умеешь поезд?

Соня нарисовала поезд — паровоз и вереницу вагонов. Вспомнилась поездка за город, трава, цветы — белые звездочки… Соня нарисовала и траву, и цветы, и деревья.

— Теперь… — Тая задумалась, — нарисуй ангела.

— У меня больше бумаги нету.

— Ну, нарисуй, нарисуй! Уж бумаги и то нету! Ну, хоть маленького!

Но Соня устала, и ей не хотелось рисовать ангела.

Тая обиделась.

— Пойдемте играть! — позвала она Олю и Лизку. — Не хочет — не надо!

— Не хочет — не надо, подумаешь! — угодливо подхватила Оля и как чужая посмотрела на Соню своими блестящими голубыми глазами. Все ее розовое, чистое, как яичко, личико было совсем чужое.

Тая бросилась к двери, Оля за ней. Она даже обернулась и показала Соне язык. Лизка замедлила было шаг — она не знала, что ей делать: уйти — жалко подружку Соню; остаться — Тая не будет с ней водиться, ее не будут принимать в игру… Лизка поколебалась секунду и побежала за Таей.

У Сони закипали слезы от горькой обиды. Но она не заплакала. Заплачешь — мама спросит, почему. Сказать почему — маме будет обидно за Соню и так же горько, как ей. Уж лучше смолчать. Она взяла книжку — норвежские сказки, уселась к окошку и уткнулась в нее. Пускай ни мама, ни отец ничего не знают и не замечают.

Однако мама заметила:

— Что ж это подружки-то убежали?

— Ничего. Гулять пошли.

— А ты почему не пошла?

— Мне не хочется. У меня книжка интересная.

Соня чувствовала, что мама не поверила ей, но сознаться, что подруги обидели ее до слез, Соня ни за что не хотела…

Кузьминишна появилась лишь к вечеру. Она пришла в какой-то новой плисовой жакетке. У нее снова, появилась величавая осанка красивой женщины, но маленькие алые губы сжаты были горько и твердо.

— Душатка! — Анна Ивановна, сильно встревоженная ее отсутствием, даже руками всплеснула. — Ну где ж ты пропала! Я измучилась до страсти, думала — случилось что!

— Да и случилось! — Кузьминишна засмеялась своим звонким смехом. И не веселье было в этом смехе, а желание показать, что ей весело. — Ухожу от вас! Прощайте!

— Что так? Куда же?.. Никоновна, иди-ка сюда, послушай!

Мама поспешила к Анне Ивановне. Соня тоже соскочила со стула и побежала туда.

— Уходит куда-то! — сказала Анна Ивановна, кивая на Кузьминишну. — А куда? К какой родне?

— К Северьянову пойду жить, — беспечно объяснила Кузьминишна, — у него жена померла, скучает он.