И, надо полагать, позаимствовал у историков, убедил начальство и ввел в свою турму тех, кого сам называл
Как мне объяснил Колаф, данный прием отец позаимствовал не у нумидийцев, а у Сципиона Африканца, который подобными юными копьеметателями наводил страх на тяжелую карфагенскую кавалерию. Однако в это, так сказать, историческое заимствование Марк Пилат внес собственные добавления и усовершенствования. Во-первых, у каждого легковооруженного, или молодчика, был свой конник, и именно его лошадей он обязан был защищать в конном бою. Во-вторых, к приемам борьбы, позаимствованным у нумидийцев и мавританцев, Марк Пилат прибавил некоторые уловки, вычитанные им из описаний галльских и германских кавалеристов. В-третьих, молодчикам было обещано, что со временем самые трудолюбивые и успешные из них будут повышены рангом и станут конниками, и им будут подобраны собственные легковооруженные защитники и подчиненные.
Несмотря на жесткую дисциплину и строгую иерархию, царившие в турме отца, Марк Пилат чистил коней вместе с конюхами, во время учений бегал и прыгал вместе с молодчиками, тренировался и состязался наравне с конниками. И радовался, если кто-то превосходил его, обгонял или побеждал в учебном бою; хотя подобное, на памяти Гнея Виттия, никогда не случалось, но Виг-галлекиец утверждал, что изредка кое-кому из солдат удавалось взять верх над своим командиром. То есть четкая субординация в выполнении приказов, а в остальном – совместная еда, общий кров, похожие оружие и обмундирование, мужская дружба и воинское братство на всех ступенях иерархии: турмарион – декурионы – конники – легковооруженные – конюхи.
Такие отношения, как мне сообщили, почти не встречались ни в римских, ни во вспомогательных войсках, где каждый офицер норовил выпятить и подчеркнуть свое командирство, в быту и на учениях, и запросто мог ударить кулаком подчиненного конника, сломать палку о легковооруженного или велеть высечь плетьми провинившегося конюха. От отца же никто даже грубого слова не слышал – ну, разве что едкое и насмешливое замечание, после которого, по словам Гнея Виттия, хотелось сначала со стыда провалиться под землю, а потом тут же исправить свою оплошность.
X.
Я быстро установил, что все подчиненные отца души в нем не чаяли. Причем не только декурионы и конники, но и низшие конюхи и погонщики. Наверное, потому, что в турме Марка Пилата они себя никогда низшими не чувствовали. Один пожилой конюх, я слышал, как-то сурово отчитал одного из декурионов, за то, что тот не заметил легкого недомогания своего коня, и декурион тут же признал свою ошибку, перед конюхом извинился и поблагодарил за замечание. Даже Виг-галлекиец, который, как я вспоминал, обижался на отца и позволял иногда колкие замечания в его адрес, с такой радостной ревностью смотрел иногда на своего командира, что я подумал: вели ему Марк Пилат забраться на высокую скалу и прыгнуть с нее, и Виг не задумываясь выполнит смертельный приказ, а восторженный Гней Виттий – нет, пожалуй, не прыгнет.Стало быть, прекрасный солдат, замечательный командир и воспитатель.
А каков подчиненный?
XI.
На Севере, как я уже вспоминал, начальство ценило и уважало отца. Он был первым турмарионом, правой рукой префекта конницы, его заместителем, и часто в отсутствии префекта командовал не только своей первой турмой, но и всей легионной кавалерией, состоящей обычно из десяти, а у нас, в Леоне, из семи турм (потому что конница Четвертого, бывшего Македонского, легиона, как мне удалось узнать, была не полностью укомплектована)…В Кордубе же положение изменилось, и многие достоинства Марка Пилата в глазах начальства и других командиров стали выглядеть чуть ли не недостатками.
Об этом мне постепенно рассказали конник Сервий Колаф, декурион Туй и некоторые из молодчиков и конюхов.