Детство Ромашки

Мне не вдруг удалось подтянуться и стать на фундамент. Плечо болело. Акимка подхватил меня под локоть, поддержал за ремень. Прямо перед нами, освещенный из-под широкого круга лампой-«молнией», за плоским ящичком с медными планками и какими-то черными коробочками стоял горбоносый человек с тонкими черными усиками над пухловатой губой и глубокими залысинами на высоком лбу. Одной рукой он поколачивал по рычажку, а другой приподнимал узкую белую ленточку и, хмуря темные брови, всматриваясь в нее, что-то говорил. Максим Петрович, сидя у стола, торопливо писал. Михаил Иванович внимательно смотрел на бумагу. Не отрывая взгляда, он что-то сказал. Горбоносый улыбнулся и застучал по рычажку.

—Почтарь наш,— кивнул Акимка на горбоносого.— Раньше только на телеграфе работал, а теперь его на всю почту хозяином поставили. С тятькой сильно дружит. О, глянь-ка, и дедушка Данила там!

Дедушка сидел в глубине комнаты на диванчике, посасывал свою трубку.

—Вот и нашли! — весело и певуче заявил Акимка, спрыгивая с фундамента.— Давай слазь, нечего зря глазеть.— Минуту назад еще мрачный и злой, он вдруг рассмеялся и с беззаботным видом и удальством воскликнул: — Ишь чего надумали, тятьку моего запугать! Да он на них — тьфу, и все! Я и то ни Сагуянова, ни Долматова не страшусь. Они меня еще запомнят! Вот погляди, что я им...

Договорить он не успел. На крыльцо, громко переговариваясь, вышли дедушка, Михаил Иванович и Максим Петрович. Акимка бросился к отцу:

Вы чего же как в землю ушли? Мы с Ромашкой полсела исшастали, вас искали!

Так уж получилось, сынок, ничего не поделаешь,— обняв Акимку за плечи, сказал Максим Петрович.

Вы по проводам говорили? — допытывался Акимка.

По проводам.

Сходка будет?

Будет.

Ух ты! — радостно воскликнул Акимка.

—А как твое плечо? — спросил Максим Петрович, беря меня за локоть.

Плечо тихонечко ныло.

— Ничего, заживет,— легонько поглаживая меня по предплечью, говорил он.— Мы с тобой, Роман, из мужиков, на земляном замесе, выдюжим.— И вдруг спросил: — Макарыча-то ждешь?

Не знаю почему, но мне было неудобно признаться, что я жду не дождусь Макарыча.

32

Купаемся ли мы в речке с непонятным названием Узень, идем ли на бахчу или возвращаемся с дынями и арбузами, говорим ли или, уставшие, разморенные зноем, умолкаем, я не перестаю думать о Мака*рыче. Нынче ровно неделя, как от него пришла телеграмма.

«Если завтра не приедет, то уж не приедет совсем»,— решаю я.

С бахчи мы вернулись при звездах. Пока дедушка подыскивал в балке не сильно перестоявшую траву и косил ее, а мы с Акимкой и Серегой общелкивали арбузы, по звуку угадывая спелые, пока ехали да, приехав, сели ужинать, время приблизилось к полуночи.

Не пора ли нам спать? — спросил Максим Петрович, поднимаясь из-за стола.

А давно бы ложился. Уж и голову не держишь,— ворчливо отозвался Акимка, объедая остатки розовой мякоти с широкой арбузной корки.

Держу, сынок! — рассмеялся Максим Петрович и тряхнул головой.— Вот она, на плечах пока, да и плечи вон шевелятся. У тебя, вишь, они как приспустились, на подушку просятся.

Выдумываешь незнамо что! — досадливо откликнулся Акимка, поднимаясь.—Не лягу я спать. Сторожить тебя стану.

Слушая их, смотрю, как Дашутка смахивает со стола в блюдо арбузные и дынные корки, а в голове все то же: «Если Макарыч выехал вчера утром, то завтра еще не приедет. От Балакова до Осиновки сто двадцать верст».

Максим Петрович взял Акимку за плечо и, потряхивая, глуховато сказал:

—Нынче я, сынок, сам себя сторожу. Дела у меня важные, до утра сидеть буду.

Акимка поднял на него глаза, спросил:

—Чего делать станешь?

—Есть дело, сынок. Поручили мне товарищи бумагу важную составить.

Акимка внимательно посмотрел на отца, спросил:

Про Сагуяна, что ли?

И про него тоже,— ответил Максим Петрович.

—Раз поручили, составляй,— согласился Акимка и первым покинул горницу.

За ним, по-стариковски кряхтя, поднялся Серега. Дашутка исчезла тихо и незаметно. Я было тоже поднялся, но Максим Петрович, задержав меня, весело спросил:

—Ты как, Роман, почерка своего не попортил? Красиво писать не разучился?

Я сказал, что не знаю, но что если постараюсь, то напишу хорошо.

—Тогда пойдем. Поможешь мне в одном деле.

Он привел меня в кухню, завесил окно и зажег лампу. Потом усадил за стол, вытащил из-под печи плоский полированный ящик, а из него — три флакона, залитых красным сургучом, лист плотной желтоватой бумаги и, подмигнув, сказал:

—Писать будешь.— Он вынул из кармана гимнастерки несколько листочков и разложил их передо мной.— Вот с них пиши. Прочитай сначала раза два, а затем уж...

Я читал:

ВОЗЗВАНИЕ

К трудящимся крестьянам села Осиповки!