Детство Ромашки

—Нуте-с? Кажись, все тут? — спросил он и обвел нас веселым, задорным взглядом.— Точно. Все налицо.— Приподняв борт поддевки, он запустил руку во внутренний карман, вытянул пачку кредиток, шлепнул ею по ладони, рассмеялся.— Ну-с, как это говорится, своего не упустим, а чужого не надо. Начну с тебя, Ивановна.— Горкин шагнул к бабане, отделил от пачки несколько билетов, положил перед ней.— Принимай, как свои. А это ваша доля.— Он словно разорвал пачку пополам и одну половину шлепнул перед дедушкой, другую протянул Акимкиному отцу.— Принимай, Поярков, на обзаведение.

В каморе стало так тихо, что я услышал шуршание кредиток, брошенных хозяином перед дедушкой.

Максим Петрович приподнялся и, бледнея, обратился к Горкину:

Извините меня, Дмитрий Федорыч, но то, что вы делаете, бесчеловечно. Ведь вы не от доброты, а от бессилия и злости так поступаете.

А это уж не твое дело,— нахмурился Горкин.— Деньги мои. Хочу — дарю, хочу — похлебку из них варю. Выдумал: «От бессилия, от злости»! — передразнил он Максима Петровича.— Эх, вы! — шлепнул бумажником о ладонь.— Подурнее бы мне быть, уступил бы Углянскому и повыгонял бы к бесу. А я вот, возьми меня за глотку, все равно уважать вас, окаянных, буду. За смелость вашу, за гордость. Ни тюрьма, ни нужда вас не берет. Молодцы! — Повернувшись ко мне, крикнул:— А ну, Ромка, за Махмутом! Скажи, чтоб пролетку к флигелю гнал. Мы с Макарычем в Вольск, Сержанина выручать.— И он подтолкнул меня к двери.

13

Перед отъездом Макарыч позвал меня в спальню, вынул из чемодана продолговатую коробочку, обтянутую зеленым шелком, и сказал:

—Завтра утром пойдешь на Самарскую улицу. Знаешь, где она?

Как же мне не знать Самарской, если по ней было ближе всего ходить из Затонского поселка на базар!

—Вот и хорошо. Пойдешь и на пятьдесят первом доме над крыльцом увидишь вывеску: «Дамская портниха Журавлева». Если дверь будет заперта, постучишь и спросишь Надежду Александровну. Ты ее сразу узнаешь. Она хотя и молодая, но волосы у нее седее, чем у бабани. Отдашь ей вот эту коробку и скажешь, что прислала ее саратовская тетушка.— Макарыч усмехнулся.— Глянем-ка, чего в ней.— И он приоткрыл крышку. На синем бархате в углублении лежала серебряная ложка с вызолоченным крестиком на конце черенка.— Видал, какие подарки саратовские тетушки посылают! — посмеивался Макарыч, заворачивая коробку в гремучую бумагу.— Отнесешь, скажешь: Макарыч, мол, привез. Отдай и подожди, что она тебе ответит...

Дом с вывеской «Дамская портниха Журавлева» я нашел скоро.

Дверь мне открыла курносенькая белобрысая девчонка в белом передничке. Подозрительно окинув меня взглядом с ног до головы, она спросила:

—Ты зачем?

Я сказал, что принес Надежде Александровне ложку. Девчонка фыркнула, прикрыла рот концом фартука, а потом показала мне язык и захлопнула дверь. Я постоял минут пять и опять постучал.

—Оля! — услышал я певучий голос.— Ну почему ты его не впустила в коридор? Немедленно впусти!

Через секунду-другую звякнул крючок, и дверь распахнулась. Девчонка сердито кивнула:

—Заходи уж...

Теперь я показал ей язык. Она залилась таким смехом, будто смеялось сразу несколько девчонок.

—Ольга! — послышался голос из глубины дома.— Опять ты деревянную железку нашла?

Оля перестала смеяться, встряхнула фартуком и серьезно сказала:

—Мальчишкам нельзя язык высовывать. Нехорошо.

В коридор вышла высокая, худощавая большеглазая женщина в пестром халате. Белые как лен волосы сияющим валом поднимались над широким лбом, а на нем как-то весело и радостно приподнимались мохнатые темные-темные брови. Она подошла и приветливо улыбнулась:

—Здравствуй, мальчик. Ты меня хочешь видеть?

Я протянул ей коробку, сказал, что прислала ее с Павлом Макарычем саратовская тетушка.

Она сняла с коробки бумагу, заглянула под крышку и радостно воскликнула:

—Какая прелесть! Ну, спасибо! — Надежда Александровна повела рукой по прическе, усмехнулась.— А Павел Макарыч по-прежнему у Горкина служит? — и не дожидаясь, что я ей отвечу, взяла меня за руку.— Пойдем, мальчик. Раз уж ты с подарком ко мне, то ведь и у меня найдется чем-нибудь тебя отдарить.

Она ввела меня в просторную, светлую комнату. У одного окна стояла швейная машина с ворохом легкой полосатой материи на столике, у другого — гладильный стол с огромным утюгом на самоварной конфорке. Надежда Александровна усадила меня возле стола, облокотилась на него и близоруко прищурилась.

—А Павел Макарыч не захотел ко мне прийти? Я ответил, что он уехал в Вольск за дядей Сеней.

—Впрочем, это хорошо, что он не пришел.— Надежда Александровна пододвинула стул, села, тряхнула головой.— Мы с ним в глубокой ссоре, так что пусть он лучше не приходит. Ну-с,— она взяла меня за подбородок,— а кто ты, мальчик? Ты тоже у Горкина служишь?

Она расспрашивала меня долго, ласково и обстоятельно. Когда я сказал, что умею читать и писать, а читать меня выучил дьячок Власий, она удивленно воскликнула:

—Вот как? — и, потеребив воротник халата, спросила: — А хотел бы ты увидеть Власия?