Детство Ромашки

Вот, вот, в этом и дело! — оживился Макарыч.— Революция идет не по желанию одного, двух или трех человек. Вот фронт, например, окончательно разваливается. При генералах, офицерах солдаты бегут домой. Что им важнее: мир или война? Мир, конечно. А Временному правительству — война. Солдат миллионы, а за ними миллионы их отцов, жен, детей. За войну только несколько тысяч капиталистов да помещиков. А революция идет по желанию не тысяч, а миллионов людей.

Акимка, сидевший возле меня и все время перебиравший плечами, будто ему было зябко, спросил:

А ты, Павел Макарыч, на сходке у нас говорить станешь?

Если будет сходка, стану.

Будет,— уверенно заявил Акимка и крикнул через стол, обращаясь к отцу: — Ведь будет, тятька?

Максим Петрович кивнул.

Вернувшийся из бани Ибрагимыч за стол не сел. Жарко. Расстелил на полу бешмет, подвернул под себя ноги и, опершись спиной о стену, попросил Дашутку подавать ему чаю.

Когда же заговорили о сходе, он вдруг рассмеялся:

Сходка для человека — дело невыгодный. На ногах стоять долго надо. А революции от сходки большой польза.

Это правильно,— подтвердил Кожин.

В избу вошел Григорий Иванович. Вытирая вышитым рушником распаренное в бане лицо, спросил, сюда ли он попал.

—Сюда, сюда! — откликнулся Михаил Иванович, подвигая к столу табуретку.

А Ибрагимыч, вдруг схватившись за голову, тоскливо воскликнул:

О-ой, Данил Наумыч, какой большой беда ты сделал! Дедушка, потянувшийся было за карасем, опустил ложку.

Что такое?

На какой шайтан ты такой раскрасивый девушку в Балаково прислал? Григорий Чапаев сапсем душой сморился. Ему революцию тащить надо, а он, куда Наташа свои косы несет, туда и смотрит.

Ибрагимыч шутил. Всем стало весело. Я тоже рассмеялся. Но тут же почувствовал, что смеюсь не от души, а потому, что все смеются.

—Зачем смеешься? — словно бы обиделся Ибрагимыч.— На такой девушка глядишь — думать перестаешь. Увидал я Наташу, башка тоже кругом пошла. Такой девушка бог, должно, для себя лепил.

И опять все смеялись. Мне же почему-то стало грустно.

Ибрагимыч принялся пить настой из «матрешки». А за столом вновь завязался разговорно предстоящем сходе. Я слушал его вполуха, мечтая поскорее вернуться в Балаково, увидеть Наташу. И вдруг среди беседы Макарыч повернулся к дедушке и сказал:

—А в Семиглавый, Данил Наумыч, придется поехать. Не за горкинскими нетелями. Есть дела поважнее. Между прочим,— обратился он к Михаилу Ивановичу,— сколько от Оси-новки до Семиглавого?

—Верст под сорок наберется.

Макарыч покусал кончик уса, подумал и сказал:

—Посоветуемся еще. Сход проведем и подумаем. Так, Григорий Иваныч?

Чапаев согласно кивнул.

35

Максим Петрович, Макарыч и Григорий Иванович ушли на сход, а мы еще только собираемся. Акимка смазал головки сапог дегтем, долго протирал их куском суконки, а затем принялся тщательно выравнивать напуск из штанов на голенища. И, уж казалось, совсем собрался, да вдруг осмотрел рукава рубахи, недовольно крикнул в горницу:

—Мамк, я в грязной рубахе, что ль, на сходку пойду?

Из горницы выскочила Дашутка. Темные волосы волной по плечам, по спине, в руках длиннозубый деревянный гребень. Окинув Акимку взглядом с головы до ног, она собрала в горсть волосы, медленно повернулась и сказала:

—Иди уж, в укладке твоя чистая-то, сверху.

Явился он в полотняной рубахе, подпоясанной узким желтым ремешком с черной пряжкой. Мы вышли на улицу.

Серега, по-птичьи скосив глаза, глянул на Акимку и с ядовитой усмешкой протянул:

—А ты, гляжу, ух какой!.. Ровно к попу на исповедь наряжался.

Акимка дернул козырек картуза, заправил за уши непокорные волосы, сердито откликнулся:

—Молчи, раз ни шишиги не понимаешь!

—А чего понимать? Сходка, чай, не свадьба. Акимка отвернулся от него и, толкнув меня локтем, кивнул

на тот и на другой порядок улицы:

—Видал?

На всех воротах, а кое-где и на ставнях окон белели листки. Помолчав, Акимка опять подтолкнул меня и сказал:

—С вечера не было, а утром я всполохнулся, а они будто светятся. Прочитал. Больно хорошо написано. Только сверху слово непонятное. Писано крупно, а непонятно. Вызванивание какое-то.— Он покрутил головой и отмахнулся.— Вызванивание... Непонятно!

Догадавшись, что это расклеено воззвание, которое с таким старанием было написано мною, я кинулся к ближайшему листку. Читал заглавное слово, и у меня получалось, как у Акимки: «Вызванивание». Уши, щеки и будто вся голова у меня вспыхнули от стыда.

Позади меня угрюмо и натужно, словно вытягивая что-то тяжелое, складывал это слово Серега:

—«Вы-о...Во...Зы...зы...вы-а... Воззва...ны-и-е. Воз-зва-ние. Воззвание»! — радостно воскликнул он.

За Серегой и я увидел, что слово «воззвание» было написано без ошибки.

А Серега передразнивал Акимку:

—Эх ты, «вызванивание»! Вызвонился укорять: «молчи» да «ни шишиги не понимаешь»... Ежели я ни шишиги, то ты ни лешего... Надел чистую рубаху и думает: ух ты!..

Акимка остановился, поднял палец и, глядя вверх, приглушенно сказал:

—Слушайте-ка!