Детство (СИ)

— Человека, — Вздохнул я, — а в храме Божьем не чувствую ничево. Только што поют красиво, да выщитываю, сколько денег на ето всё ушло. И по всему выходит, што тьма!

— И я не чувствую, — Легко сказал дружок, — как и мастер мой, Федул Иваныч. Много нас таких!

— Потаённые старообрядцы? — Удивился я.

— Зачем же потаённые? Так… — Мишка пожал плечами и замолк ненадолго, пропуская служанку с корзинкою, — негласно. При Александре, который первый, нас задумали были наново переписать, да мы и не противу были. Чиновники в рясах воспротивились — да так, што против царя пошли! Записали тогда только потомков прежних записных, да и то не всех и не везде[81]. Где тока глав семейств записали, а где и вовсе хер на перепись положили.

— А што так?

— Деньги, — Усмехнулся Мишка кривовато, — У нас когда рождается кто, так священники приходские, с причтом вместе, аж окна и двери выламывают, и попробуй — встань против них! Требуют денег, да штоб новорожденных у них крестили.

— Ну и, — Снова усмешка, — законы ети, што православие защищают, никто не отменял. Так и выходит, што дай, дай, дай… Часто давать приходится, выгодно попам такое. А официально если записаны, то уже шишь! Многие из наших и рады бы записаться, а нельзя. Так и вертимся.

— А што раньше не говорил?

— А ты спрашивал? — Изумился Мишка.

— Ну да, — У меня ажно ухи заполыхали, — так-то мы о вере и не говорили.

— Вот! Да я и привык, — Пождал плечами Пономарёнок, — не то штобы таиться, но помалкивать да вилять. На ровном месте можно ведь иначе спотыкнуться, да влететь на законы ети, а потом и штраф.

— Так я не один такой, што в храме Божьем…

— Божьем, — Фырнул Мишка, — Ладно, о том после, если захочешь. Нет, не один, много нас, и все разные. Есть и такие, што постные-препостные прям. Есть те, кто вроде как и в церкви никонианские для виду ходит, а есть и такие, што лес Храмом щитают. Бог, Егорка, он либо есть в душе, либо нет. А где тебе с ним разговаривать лучше, то дело десятое.

Сорок вторая глава

— Заступ!

— Не было! Егорка, скажи!

— Не было. По краешку, но не заступ.

Мотаю головой, и ребята расходятся, ворча недовольно, хотя только што мало не за грудки хватались. Мне верят, потому как знают, што врать в таких делах не буду, даже если себе на пользу. Не то штобы честный сильно, просто понадобится коли соврать, лучше иметь репутацию честного человека. А по мелочам-то зачем?

Подкидываю биток, примеряюся…

— Егорка! — Максим Сергеевич подлетел, руками в коленки упёрся да стоит, надышаться не может, — Вот ты где! Уф… Пошли! За меня сыграешь!

— Благодарю за честь, которую вы делаете мне, милостивый государь, — Выставляю вперёд руки, — но давайте начнём сначала. Итак?

— Во даёт! — Восторженно выдыхает кто-то из игроков, — Тока што орал «Куда смотришь, козлина!», и на тебе — милостивый государь!

— Играем в покер, — Максим Сергеевич не без труда собирается с мыслями, — второй день как пошёл. А я несколько не в форме, как вы видите.

Вглядываюсь в красные глаза с расширенными даже на свету зрачками, и киваю понятливо. Нюхательный табачок, ясное дело! Из Южной Америки.

— Вот… — Бывший офицер снова теряет нить повествования, и собирается не без явного труда, — а по предварительному согласию, каждый из нас может выставить заместителя.

— Понимаю, Максим Сергеевич. Но мне-то какой резон?

— Егор Кузьмич… на коленях!

Он и правда падает на колени, што при его шляхетском гоноре и правда аргумент, особенно вот так, на людях. Ах ты ж собака! Ясно же, што если не пойду навстречу, то может и разобидеться, скотина етакая!

— Мой выигрыш — ваш выигрыш. Мой проигрыш — ваш проигрыш. Согласны, Максим Сергеевич?

— А… да! Пошли!

Приподнимаю картуз и поворачиваюсь к мальчишкам.

— Господа! Прошу прощения, но я вынужден покинуть вас!

— Во даёт!

Дальше мне пришлось поспешить за Милютой-Ямпольским, неуверенной трусцой направившимся в сторону развалин, откуда начинались входы в подземелья. Дежуривший у входа громила молча протянул нам повязки. Правила известны, чего уж там!

Натянули повязки на глаза, и долго плутали по подземным лабиринтам, ведомые проводником. Есть здесь такие места, што даже и старожилам Хитровским неизвестны. Где скупщики краденого хранят што, а где бежавшие с каторги Иваны обретаются. Такой себе подземный мирок, што мало не под всей старой Москвой тянется.

Интересно, но шибко любопытным укорот дают. На голову обычно. Раз-другой сунешься, куда не следоват, тебя предупредят по-хорошему, тумаками под микитки. А коли нет, то на нет ни суда, ни могилки нет.

Наконец нас довели до места и разрешили снять тесноватые повязки, сдавливающие голову. Проморгавшись, я огляделся по сторонам. Эко!

Большая комната с высоченными сводчатыми потолками из красного кирпича, устланная коврами и заставленная богатой, но разномастной и безвкусно подобранной мебелью, порой как бы не времён Алексея Михайловича.

Нет привычной в подземельях духоты, воздух вполне себе свежий, пусть и отдаёт явственно сыростью. Ничево так, жить можно!