Детство (СИ)

Дяденьки начали говорить на каком-то странном языке. Некоторые слова вроде и русские, а другие непонятные совсем. Только чаю мне подливали, да баранки с пряниками сували. Я ажно сомлел от тепла и сытости, так вкусно и сытно только на последнюю Масленицу едал, а до этого… а и всё, не было такого. Баранки, пряники, самонастоящий чай с сахаром! Да не по кусочку крохотному — то я и у тётки видал.

Не едал, но видал. Сунет по кусманчику с ноготочек кажному, да сидят важные. Как же, оне чай с сахаром на праздники пьют! Богатые почтишто.

А я вот! Кусманище чуть не с полмизинца мово съел, да ишшо подливают да подкладывают вкусностёв. Хорошие люди!

— Вот што, малец, — Дяденька Волк подсел поближе, — Оставить у себя мы тя не можем… не реви! Опасно у нас, да не дело детям с каторгой водиться. Но присматривать будем!

Я заулыбался, здорово-то как! Ясно-понятно, что у них свои, взрослые дела. Энти… где винище и табак с бабами. Всё уже здеся, только баб покудова не хватает. Но присматривать будут!

— А што преступник ты, — Хриплый дяденька развеселился неожиданно, — так то не боись! Настоящие преступники-то вот они, перед тобой.

— Разбойники? — Пялюся на них, открыв рот, — Самонастоящие?! Как Чуркин[35]?!

«— Гоблины», — Проснулся Тот-кто-внутри, — «что на морды, что по месту обитания».

— А то! — И все засмеялись, — Ну как, не боишься?

— Неа. А должен?

— Какой прэлэстный наив, — Сказал хриплый немного гундосо и все снова засмеялись.

— Будя, — Успокоил смешки дяденька Волк, — сами слышали, мальчонка мене года назад память потерял, почитай заново живёт. В таком разе мал-мала с придурью быть позволительно. Оклемается ишшо.

— Да и не нужен кулачному бойцу развитый интеллект, — Последнее слово хриплый дядька снова произнёс гундосо, — а нужны развитые инстинкты крепкие кулаки. Ну и каменная башка.

Все снова засмеялися и я понял — надо мной! Пущай. Пока пряниками кормят и чаем поят, хоть обсмеются все. Да и ясно-понятно, что не со зла они, а просто весело людям.

Снова говорили непонятно, смеялися, куда-то выходили и заходили. Потом надарили кучу вещей — шапку почти новую, на вате, тулупчик всего-то с двумя заплатами — как раз на вырост, да рубаху новую. Правда, большую, но то ничего! Большая, она не маленькая! А што ниже колен, так оно и ничего.

— С нами опасно, — Ещё раз сказал дяденька Волк, — так что отведём тебя к землякам твоим костромским. Они здеся на заработках, ну и ты при них ночевать.

— А заходить к вам можно? — Вздыхаю.

— К нам? — Дяденька Волк оглянулся, — Мы тебя сами навещать будем. Иногда.

— Уговор?

— Уговор, — Он серьёзно, как взрослому, жмёт руку.

Придерживая меня за плечо, вывели и как начали блудить по подземью! Вот ей-ей, нарочно путают! Оно хучь и не видно почти ни хренинушки, а память у меня хорошая — забожиться могу, что по некоторым местам несколько раз прошли.

Вышли наконец в нормальный колидор, каменный и с оконцами, для тепла забитыми. Спустились, поднялись, снова спустились.

— Вот, Егорий, — Дядя Волк подтолкнул меня в спину, не заходя в большую комнату с нарами в два етажа, — земляки твои, костромские.

— Давай, — Поглядывая на дяденьку Волка, сказал один из двух земляков в комнате, самый старый, никак не меньше сорока! — Заходи. Меня Иван Ильич зовут.

— Егорка Панкратов, из Сенцова.

Он показал, где можно положить узел с вещами и вернулся к работе, сев с иглой.

— Подшиваюсь, видишь? На хозяйстве сегодня. Прихворал чутка, грудь застудил, вот и оставили. Всё едино комнату оставлять без присмотра нельзя, а то обнесут!

Он закашлялся, и Тот-кто-во мне уверенно сказал:

«— Бронхит! Если даже не пневмония», а потом целая серия картинок и словес, как энту заразу лечить, значица.

— Из Сенцова, говоришь? — Иван Ильич собрал складки на лбу, — А я, малец, твово отца знал. Дружками не были, врать не буду, но виделися иногда и даже пару раз в кабаке вместе посидели-то!

Он снова закашлялся, и перханье го отозвалось почему-то во мне. Отца мово в селе не любили, пришлый ён, чужак. И говорили если о нём, то либо всё вокруг да около, либо как тётка, что вдругорядь и не спросишь.

— Так… сидите-ка здеся, а пойду, травок поищу, — Встаю с нар решительно. А то ишь! Чуть не единственный человек, кто об отце может нормально рассказать, и ентот… брохит у его? Нет уж!

— Никак разбираешься? — Изумился земляк.

— А то! Дружок мой первеющий, Санька Чиж, так бабка егойная травницей. И подпаском одно лето работал, так от деда Агафона с травами не отставал. Сейчас! Я не я буду, коль не найду!

— Иш ты! — Мужчина удивлённо посмотрел вслед вылетевшему за дверь мальцу, — Шустрый-то какой!

Одиннадцатая глава

— А вот кому работники нужны! Дров наколоть, в поленницы сложить иль в кухню натаскать! Мусор на помойку отволочь, ишшо чегой помочь!

Повторяю ишшо раз, а потом ишшо, пока не открылась дверь и старая баба, кухарка по виду и духу, не сказала сварливо: