Детство (СИ)

— Случайно! Пороть меня вздумал, а сам опосля пьянки жутчайшей. Ну а мне што? Уже тогда понимал, что не удержуся я у него, ну и отбивалси. Да и мастер такой злой был, что боялся — забьёт вусмерть! Как давай лягаться, не видя ничегошеньки! Ну и попал так вот, удачно.

— С единого удара свалил, ха!

— Удача, Миша, — Качаю головой.

— А… так он же в Пост Великий руки распускать вздумал, — Оживляется Пономарёнок, — и кругом неправ был. Боженька наказал!

— Не иначе. Да ты пей, пей чай-то! И сахар бери!

— А что там с энтими… калунами? — Мишка сёрбает чай по господски, с блюдечка, зажав кусочек сахара меж зубов.

— Новых набирают. Они обычно родителям денюжку за них платят, вроде как в энту… аренду берут, на год. Бывают, двух-трёх возьмут, да ни един года не переживает! Оно на холоду-то плясать перед господами, чтоб подавали больше, долго ли протянешь? А если без денюжек можно робёнка умыкнуть, то и тово, скрадут.

— А убежать?

— Куды? Ручки-ножки ломают, чтоб жалостливей выходило, а то и глазоньки выжигают.

— Жуть, — Ёжится дружок зябко, — А полицейские?

— Что полицейские? В доле они. Сбежишь коли, ещё и вернуть могут!

Рассказываю про Хитровку да как строился. Мишке всё любопытно, а то врак среди годков ходит немало.

— Хватит! Давай рассказывай, что там деется?

— У нас? — Пономарёнок задумывается, — С Дрыном всё то же самое… хотя погодь, я тя денюжку принёс.

Опасливо поглядывая на повернувшегося спиной дяденьку, достаёт тряпицу. У меня ажно в груди теплеет — хороший у меня дружок-то! Деньги не оставил, да не побоялся с ними на Хитровку. Это, правда, по незнанию больше, да потому, что никто и не думал, что у мальчишки деньжищи таки могу быть. А там бы ух! Средь бела дня ограбили бы, на виду у людёв.

Обниматься-то не стал, но глянул на Мишку етак… выразительно, что тот аж запунцовел, собой гордяся, да смущаяся.

— Ништо, Егорка, ты ж друг мой, а не абы кто!

Помолчали неловко, и некстати ворохнулся Тот-кто-внутри:

«— Мент родился!»

— А, так о мастере-то! — Вспомнил Мишка, — Ты ему влупасил-то, так он сгоряча и выскочил во двор. Ну то исть не он сам, а супружница евойная, и как начала голосить! И такой ты, и сякой, и разбойник весь из себя. Не знал бы тебя, так напужался бы, ей-ей!

Посмеялися, друг дружку толкаючи, мало чай не опрокинули.

— Мастер влупасил ей потом за стыдобушку такую, да и сам не умнее оказалси.

— Ну?!

— В полицию твой пашпорт отнёс, — Пономарёнок развёл руками, — так что теперь преступник ты получаешься. Только там не всё так просто получается — слыхивал я, как потом народ разговаривал. Москва, она же знаешь сам — большая деревня.

— Ну да, ну да.

— Вроде как ты и преступник, но ентот… жертва обстоятельств. Поймают коли, наказывать сильно не будут. Может, в колонию детскую направят, но они ж всяки бывают. Иные, говорят, и ничего себе так.

— А! — Мишка перебил сам себя, — Вляпался-то Дмитрий Палыч с тобой! Жалобу подал, ан сгоряча всё как есть и выложил. И как давеча пьяным был, и как ты смотрел дерзко… Епитимья теперя на нём — страсть! Всяко-разного батюшка понавесил, да ишшо и под присмотр полиции попал.

— Может, под надзор? — Хмурю лоб, — А то про надзор слыхивал, а под присмотр — нет.

— Присмотр! — Замотал тот головой, — Сказали, что теперя учеников брать запретят и будут заходить, проверять его поведение и…

Мишка задумался, вспоминаючи, но так и не вышло.

— … ну и вообще!

— А я, брат, отца знакомца встретил, так до сих пор не нарадуюсь! — Мотаю головой в сторону Ивана Ильича, — Ничегошеньки-то про отца и не знал! Беспамятный, а тётки коли спросишь что, так ажно пожалеешь — весь такой-растакой, мало что не пропойца. Деревенские тож как вспоминали, так чуть не плевалися. Толком никто-ничего, но вот так вот!

— А на деле? — Мишка подался вперёд, он мою жизню знает и потому любопытствует.

— Из солдат, — От важности приподнимаю плечи, — С туркой воевал, а домой как пришёл, так оно и того… холера всех съела. Никого не осталось, ни единой душеньки! Ну и пошёл по свету бродить.

— А земля? — Мишка деревенский, знает общинный быт.

— Земля-то да, но каково жить так — вспоминаючи постоянно родных? Оно и так-то не сладко, после туретчины-то, а тут и вовсе.

— Это да…

— Вот!

— Бродил так по дворам, да не нищенствовал. Грамотный, да ремёсла всяки-разные знает, в солдатчине научился. А мать мою встретил, так и прикипел. Не юнец уж, а глаз отвести не мог. Она, говорят, в молодости чуть не первая красавица в уезде. Многие на неё глаз положили! Иван Ильич говорит, что такие страсти были, что ой! Одни на мать мою глаз положили для себя, другие для сынов, внуков или племянников. А она солдата отставного выбрала.

— Хорошо жили! — Подливаю Мишке кипятку и подвигаю сахар, — Душа в душу, да и хозяйство крепкое. Деревенские тоже вроде как смирилися, отец-то первый кулачный боец был! И как стеношник, а уж как сам на сам, так и вовсе!

— Дак и ты!

— Агась! В отца. Рукастый ён, да из солдат, да боец первеющий, затронь такого! А как помер от лихоманки, так и всё, чуть не кажный позлорадствовать успел. Он, вишь, при общине был, да наособицу, вот и попомнили.