Детство (СИ)

— Уже выжрали?! — Вырвалось у меня, — Кхм… ужели прикончить изволили остатки влаги живительной? Ведь по самым скромным расчетам, хватить её должно было мало что не до середины Масленицы.

— Ах, сударь вы мой, — Вздохнул Живинский, ворохнувшись тяжко на нарах, — по молодости и недостатку опыта вы брали в расчет исключительно обитателей нашего пансиона. Кхм! Кхе-кхе! А ведь помимо пансионеров, с визитами вежливости навещает нас немалая часть хитровского Олимпа.

— Вы правы, Аркадий Алексеевич, — Склоняю голову, привстав и щёлкая опорками, — не учёл, а ведь должен был! В свое оправдание скажу лишь, что не имею вашего жизненного опыта.

— Дьяволы! — Из-за занавесок высунулась усатая рожа Милюты-Ямпольского, — Кончайте свои экзерсисы словесные! Дай мальцу денег, да и пусть сходит за водовкой!

— Экий вы торопыга, Максим Сергеевич, — Покачал головой судья, да и зарылся куда-то в недра своего нумера.

— А вы знаете, — Растерянно сказал он пару минут спустя, — и нету! Помню же… а! Как же, в долг пораздавал! Замерла сейчас жизнь хитровская, непогода привычному заработку мешает.

Все пансионеры наскребли меньше пяти рублей, што для страждущих откровенно мало. Так только, на понюхать.

— Егор Кузьмичь, голубчик, — Начал было просительно Живинский.

— Ладно, господа хорошие, понял! На свои куплю, но штоб с отдачей!

Обув сапоги и надев шубейку прямо поверх зипуна, я шагнул в метель. Благо, хоть идти-то недалеко!

* * *

Аркадий Алексеевич тяжело слез с нар и посеменил в сторону нужного ведра. Сделав свои дела, он зашаркал назад, но остановился у стола, привлечённый письмами.

— Двести пятьдесят? — Почти беззвучно сказал он, близоруко вчитавшись и приподняв кустистые седые брови, — Однако! Я думал, гораздо меньше. Родным отправляет… дело хорошее, но…

Бывший мировой судья задумался, постукивая пальцами по столу.

— … но ведь и мы ему, можно сказать, как родные!

— Что там? — Хрипло поинтересовался из своего нумера Ермолай Иванович.

— Ничего, ничего! — Спешно отозвался Живинский, — В спину вступило, вот и остановился, пока не отпустит!

* * *

— Спаситель! — Встретил меня слаженный вопль, и пансионеры начали с кряхтеньем и оханьем вставать с нар, ковыляя к столу со спиртом.

— Зомби, — Мелькает странная мысль, но в етот раз без «перевода». А! Вот и «перевод». Действительно, похоже.

— Егор Кузьмич, голубчик, — Судья пьёт спирт, как вино — смакуя и отставив мизинчик, — как ваши успехи с учёбой?

— Продвигаются, Аркадий Алексеевич, благодарю вас.

— Да уж, ещё год-два, и станете вы образованным человеком, — Тирада прерывается занюхиванием засаленной донельзя полы сюртука.

— Благодарю, сударь, непременно стану.

— Одно плохо, Егор Кузьмич, — Судья уже неспешно наливает второй стаканчик, не втягиваясь в разговоры прочих пансионеров, оживившихся после принятия еликсира, — ваш социальный статус! Сословное деление, как ни крути, барьер достаточно значимый. Статус мещанина даёт хоть какие-то права.

— Вы правы, Аркадий Алексеевич, — Настроение портится, — Ох, как вы правы!

Сел читать, стараясь не обращать внимания на шум — вскоре, прочем утихнувший. Многодневный запой подточил силы моих соседей, и почти все разбрелись по своим нумерам.

— Помнится, — Живинский опустился на соседний стул, — вы говорили, что ваш отец из отставных солдат?

— Да, — Нехотя отрываюсь от Жюль Верна, — ветеран Русско-Турецкой, воевал на Балканах и даже имел награды.

— Вот! — Судья поднял палец с изъеденным грибком ногтем, — Вот и решение вашей проблемы! Возможное. Да будет вам известно, молодой человек, что по окончанию службы солдаты из крестьян имеют право записываться в мещанское сословие!

— Он землепашцем был, — Чуть вздыхаю и бурусь за книгу, показывая тем самым нежелание разговаривать дальше.

— М-да… поразительное правовое невежство! Впрочем, чего это я? Откуда бы вам знать законодательство Российской Империи? Мещанское сословие, да будет вам известно, не является препятствием к земледелию!

— Да? — Я вцепился в книгу так, што руки мало не побелели, и впился глазами в лицо Живинского, но тот явно не шутит, — тогда…

— Разумеется, Егор Кузьмич, — светски наклоняет тот голову, разумеется! Мы всё-таки некоторым образом друзья, смею надеяться!

Соскочив со стула, обнимаю ево, не обращая внимания на запах и бегающих по одёжке вошек.

— Единственное, — Говорит тот чуть смущённо, когда я отпустил ево, — потребуются деньги. Не мне! Запросы, почтовые сборы… Не могу пока сказать, сколько.

— За етим дело не станет, Аркадий Алексеевич!

Тридцать пятая глава

Любое письмо — событие не рядовое в Богом забытой деревеньке, а письмо из Москвы и подавно. Народу в избу набилось столько, что для спасения от духоты пришлось отворить дверь.

Ванька Прохоров, бегавший позатой зимой в церковную школу и научившийся мал-мала разбирать грамоту, взял конверт с известным волнением. Торжественно, хотя и с изрядной запинкой, зачитан адрес получателей, и головы деревенских поворотилися в сторону Ивана Карпыча и Катерины Анисимовны. Это кто ж им из самой Москвы писать может?!