Детство Скарлетт

Но все-таки Геркулес был ее другом и поэтому Скарлетт глубоко задумалась как бы исправить свою ошибку.

Она проскользнула в дом, взяла из вазы, стоявшей на столе в столовой, апельсин и принесла его повару.

— Это тебе, Геркулес.

Скарлетт так и не смогла заставить себя извиниться, но в то же время ей не хотелось потерять расположение Геркулеса.

Вздохнув, повар неохотно взял апельсин.

— Скоро ты станешь взрослой, — наставительно сказал старый негр и добавил, слегка покачав головой, — вот так и идет наша жизнь.

— Ты не очень сердишься на меня, Геркулес? — все-таки промолвила Скарлетт, на большее ее не хватило.

— Нет, я не сержусь на тебя, — отвечал Геркулес, качая головой, — но я и не ждал, что ты так поступишь.

Скарлетт стояла перед ним, поджав губы, в ее руке дрожал поводок обруча. Она готова была расплакаться, но извиниться перед негром… Нет, на такое Скарлетт не была способна. Ведь только Мамушку из всех чернокожих она признавала почти равной себе. Все остальные находились ниже ее, обязаны были ей прислуживать, повиноваться.

Она не хотела обижать Геркулеса, обижать других рабов, но если уж так получилось, Скарлетт все равно не могла себя заставить снизойти до них.

А Геркулес смотрел на девочку и, казалось, всем своим видом подчеркивал расстояние между собой и ею. Но он делал это не из чувства обиды, а как человек, готовый покорно принять неизбежное.

Если раньше Геркулес часами мог держать Скарлетт на руках, играть с ней, подбрасывать в воздух или катать у себя на спине, и их игры длились часами, то теперь старый повар уже не позволил бы себе дотронуться до белой девочки. Он по-прежнему был добр к Скарлетт, но в его голосе уже проскальзывали нотки почтительности, а это немного злило Скарлетт, она сердилась и надувала губы. Но вместе с тем это и радовало Скарлетт, ведь она теперь ощущала себя немного взрослой.

И девочка теперь обращалась с Геркулесом не так, как со старым другом. Она научилась временами говорить вежливо, холодно и если временами приходила за чем-нибудь на кухню, то отдавала распоряжения тоном белого человека, знающего, что раб должен ему повиноваться.

В них не было издевки и презрения, это, скорее всего, было понимание своего превосходства, данного Богом и поэтому им нельзя было кичиться.

Да и сами рабы на юге не представляли себе другого устройства мира, кроме как общества, разделенного на белых и черных. Первые должны быть хозяевами, а вторые повиноваться им.

Поэтому негры работали усердно, во всем стараясь угодить своим хозяевам. А те заботились о них по мере своих возможностей. Такие отношения, казалось, вполне устраивали рабов, ведь они имели почти все, что нужно человеку — крышу над головой, еду, одежду. Никто из них, казалось, и не помышлял о свободе.

Они умели хранить достоинство, даже находясь в услужении, и часто между хозяйскими детьми и слугами завязывалась настоящая неподдельная дружба.

Скарлетт после этого случая забросила свой обруч в темную кладовку и больше старалась о нем не вспоминать. Изредка отец напоминал дочери о своем подарке, но та сразу же старалась перевести разговор на другую тему.

После этого случая Скарлетт несколько дней ни с кем не разговаривала. Она гуляла одна по небольшому парку усадьбы, состоявшему из аллеи и небольшой рощицы.

Может быть, девочка вспоминала как играла с Геркулесом под одним из больших деревьев, а может, она начисто забыла об этом, ведь прошло несколько лет, а для ребенка год — это почти целая жизнь, почти бесконечность.

Скарлетт была смелой девочкой и не боялась, как другие ее сверстницы, ни мышей, ни крыс, ни всяких насекомых. Часто она приводила в ужас Мамушку, притащив в дом какую-нибудь жабу или большого жука. Негритянка, не в силах справиться со своим испугом, звала тогда на помощь кого-либо из мужчин и приказывала выбросить эту дрянь куда-нибудь подальше, а потом часами распекала Скарлетт, говорила ей о том, чем должна заниматься белая девочка в ее возрасте.

Скарлетт терпеливо слушала свою служанку, даже иногда соглашалась с ней, но все равно, подобное повторялось не один раз.

Как-то раз Скарлетт, гулявшей одной в парке, показалось, что на ветке, низко нависшей над землей, что-то шевелится. Она уже давно хотела поймать какую-нибудь ящерицу и абсолютно не предвидев плохого, приблизилась к дереву. Змея — единственное, что могло напугать девочку.

И Скарлетт замерла: прямо перед ней висело то, что сперва она приняла за засохший сучок. Змея, зацепившись хвостом за тонкий прутик, слегка раскачивалась, обратив к Скарлетт свою сплющенную пеструю голову.

Девочка оцепенела от ужаса, она не могла сделать ни шагу, словно бы завороженная взглядом маленьких бусинок глаз пресмыкающегося.

Скарлетт уже доводилось слышать рассказы взрослых об ужасных случаях, происшедших с кем-нибудь из соседей или рабов. Она слышала, что от укуса змеи часто умирают.

Она уже не владела своим телом, руки ее бессильно опустились, и она с ужасом смотрела на раскачивающуюся перед ней змею. Из раскрытой пасти змеи то и дело показывался раздвоенный язык.