Детство в девяностых (СИ)

— Сестрёнка, подумай, что ты говоришь — ты же ещё ребёнок…

— Ну и что? Я ведь потом вырасту!

— Понимаешь, я к тебе очень хорошо отношусь, — Володька с трудом подбирал слова. — Будь ты лет на пять постарше, я бы, может, с тобой гулял, а не с ней… Да нет, дело не в этом… Я люблю тебя, но как брат…

— Любишь? — спросила Даша, глядя ему в глаза.

— Конечно, люблю. Ты всегда была и остаёшься для меня любимой сестрёнкой…

И Володя, наклонившись, вдруг нежно поцеловал её в лоб. Даша не ожидала этого жеста, но поцелуй этот братнинский вдруг словно что-то перевернул в ней, каким-то ясным, спокойным теплом заливая всё её существо. Поддавшись первому порыву, она с силой обняла Володю за шею и поцеловала прямо в губы, и в ту же секунду, вся красная от смущения, стремглав побежала прочь.

Глава 20

На ужин тётка Людмила пожарила молодой картошки с огорода. Поставив чугунную сковороду в центр стола, дала всем по ломтю чёрного хлеба. Жареная картоха — не пшёнка на воде: уплеталась за милую душу, только за ушами тряслось.

Дашин папа, которого в семье его тёщи, бабы Нюры, за глаза называли «пентюхом», неловко поддевал вилкой шкворки, пытался балагурить, чтобы хоть как-то разрядить обстановку после недавнего конфликта.

— И, значит, вызвала его жена сантехника… — рассказывал он, еле сдерживась от распиравшего его смеха, — Что это, говорит, унитаз так засорился, что — я извиняюсь, не за столом будь сказано — говно не смывает, и вода не уходит?.. Оказалось, там чулок застрял…

Вдруг тётю Валю, которая только что с аппетитом ела жареную картошку, вырвало прямо там. Рассказ тут же оборвался; все с недоумением посмотрели в её сторону. Она покраснела как рак, запоздало зажала себе рот рукой и, икая, выбежала в сени.

— Чего это с ней? — спросил Дашин папа.

— Да она всегда была мнительной, — раздражённо ответила тётка Людмила. — На неё, как ни посмотришь, всю дорогу её рвёт. Ты ещё со своим чулком…

Валя выбежала в огород. На свежем воздухе ей немного полегчало; но возвращаться обратно в избу не хотелось. Она обессиленно села на приступок, глядя, как выплывает из туманного облака рогатый месяц.

Скрипнула дверь со двора. Сестра Галя, кутаясь в старую телогрейку, присела рядом.

— Ты как? — спросила она.

— Лучше, — отвечала Валя конфузливо, — Съела, наверное, что-нибудь не то…

— Да непохоже, — серьёзно сказала Галина, — Юрка, конечно, отмочил. Это ж надо такое за столом ляпнуть!..

— Пентюх, что с него…

— Пентюх не пентюх, какой есть.

Сёстры помолчали. В траве напряжённо трещали сверчки.

— Счастливая ты, Галка, — вздохнула вдруг Валя, — Всё у тебя, как у людей. И карьера, и замужество…

Галина хмыкнула:

— Позавидовала кошка собачьему житью!..

— Да всё лучше, чем одной-то, как я, до старости лет куковать.

— Могла бы и не куковать, если б требования свои к мужикам снизила, — сказала Галина, — А то тебе все плохие да с изъянами…

— Не все, — отмахнулась Валя, — Которые без изъянов, те к рукам прибраны.

— Юрка мой, что ли, без изъянов?

Валя презрительно рассмеялась.

— Ну уж, таких-то, как твой Юрка, мне и даром в базарный день не надо.

— Тогда я тебя не понимаю, — обиделась Галина.

— А тут и понимать нечего, Галка… Жизнь проходит, как сквозь пальцев песок, а где оно, счастье-то? Семьи нет, и не предвидится. Может, хоть ребёнок даст какой-то смысл…

Галина пристально посмотрела на бледное лицо сестры.

— Ребёнок?..

— Да, ребёнок, — отвечала та, отвернувшись в сторону, — Залетела я, кажется, Галка…

Глава 21

Впрочем, в эту ночь тошнило не только одну Валентину. Лариска, сидя на покосившейся лавке на задворках клуба, впервые в своей жизни выпила крепкого самогона. И, что называется, перелила через край.

А всё начиналось так прекрасно, так романтично!.. Лариска нарисовала себе перед зеркалом самые идеальные смоки-айз. Накрасила губы помадой с блёстками оттенка спелой сливы. И надела лучший свой наряд — топик, сшитый из зеркальных пластин, что переливался в радужных струях клубной цветомузыки, как груда драгоценных каменьев, бликующих яркими вспышками серебряных искр. Лариска была великолепна, нет — неотразима. Когда она, сверкающая как новогодняя ёлка, появилась на крыльце, где, как всегда, ожидал её верный Володька, тот аж дар речи потерял.

— Лара…

— О-о-о! Задра-ал! — она патетически закатила глаза, — Володя, ты задрал меня, понимаешь? Нет, не понимаешь?..

И Лариска, подняв кверху напудренный носик, гордо продефилировала мимо него, обдав его шлейфом сладких духов.

В клубе, как всегда, играла подборка самой крутой музыки. Бешено крутилась и мигала цветомузыка в такт зажигательному «Скутеру»:

Let me be your Valentine… Yeah!

Let me be your Valentine… Come on!

Лариска в своём сверкающем змеином наряде самозабвенно отплясывала дикий рейв на танцполе. Только она из всей толпы так и танцевала — остальные просто переминались с ноги на ногу. Всё сливалось в её глазах; она тонула в угарном сигаретном дыму, летала по деревянному танцполу, заходясь в экстазе.

Но вот затихли ураганно-зажигательные ритмы. Клубная молодёжь удовлетворённо заухала; кое-кто бросился к рубке ди-джея: