Детство в Соломбале

Вернувшись из училища, я не мог сидеть дома. Когда ждешь – время, как назло, идет невероятно медленно. Я выходил на улицу, сидел на тумбочках, пел песни. Так я спел все песни, какие знал, но оказалось, что песен нужно знать по крайней мере в пять раз больше. Тогда я стал считать. Но это скоро надоело. Время шло уди­вительно медленно. Однако я помнил наказ Кости: идти можно только вечером, когда стемнеет.

А вдруг меня задержат? Тогда конверт нужно неза­метно уничтожить. Иначе узнают о дяде Антоне, о боль­шевиках, которые втайне действуют в Архангельске. И маму и деда Максимыча арестуют, хотя они ничего и не знают обо всей этой истории.

«Ничего, Димка, не бойся! – успокаивал я себя. – Ведь Костя не боится. Он смелый парень!»

Наконец, как мне показалось, время пришло. Я старался идти не торопясь, но ноги сами несли меня впе­ред. Вскоре я уже был на Кузнечевском мосту.

Встречались и обгоняли дрожки. Лошади с черными наглазниками легко мчали их по гладкому деревянному настилу.

За устьем Кузнечнхи в далекий берег Северной Двины уткнулось заходящее солнце. Большая река, широ­кая, потемневшая, лежала спокойно и, казалось, за­стыла.

Вначале я шел по набережной. Потом свернул в ули­цу, которая называлась Садовой. Тут действительно был сад. Он занимал целый квартал. Высокие березы роняли на тротуары желтые листья. Сад был обнесен железной решетчатой оградой. Хорошо бы поиграть в этом саду! Но увы… ребят туда не пускают.

Я не заметил наступившей темноты. Нужно было то­ропиться, и я побежал разыскивать флигель с комнатой на чердаке.

В Летнем саду играл оркестр. Но я не мог ни мину­ты задерживаться. Надо успеть вернуться в Соломбалу до выхода патрулей.

Шагая по Поморской улице, я пересек два проспекта и скоро нашел двухэтажный дом, во дворе которого стоял приземистый пятиоконный флигель. Вместо обыч­ного одного слухового окошка на крыше светились три окна. Я обошел флигель и поднялся по узкой чердачной лестнице.

– Что скажешь, мальчик? – услышал я тихий го­лос из темноты.

От волнения я чуть не перепутал условную фразу:

– Дядя Миша… дядя Миша, я вам принес сандалии починить, Агния Ивановна послала…

– Работы много, скоро не сделаю, – последовал ответ.

Все шло так, как говорил Костя.

– У Агнии Ивановны носить нечего. К среде будут готовы?

– Давай сандалии. Заходи!

Кто-то открыл дверь. Полоса тусклого света ударила по чердаку.

Я вошел в комнату. Все в этой комнате было обычное: комод, покрытый кружевной дорожкой, на столе самовар, на стене – множество фотографических карто­чек в большой общей раме, на треножниках – глиняные горшки с геранями.

– Давай сандалии… О, да мы знакомы, оказы­вается!

Передо мной стоял усатый механик с паровой ша­ланды, Николай Иванович. Я оторопел. Мне уже пока­залось, что я ошибся и попал не в тот дом.

– Давай сандалии, – повторил Николай Иванович.

Я вытащил конверт, и это нисколько не удивило ме­ханика. Значит, все получается так, как надо. Николай Иванович разорвал конверт и прочитал записку.

– Так, так… – сказал он.

Я ждал, что еще скажет механик. Может быть, он мне даст еще другое, более опасное поручение? А он сказал:

– Садись, выпей чайку!

– Спасибо, Николай Иванович. Мне домой поспеть надо до патрулей.

– Ах, вот что! Это верно. Патрули… Значит, ты наш, Ну, смотри, осторожнее! – Он помолчал, потом улыб­нулся и сказал: – Максимычу поклон передал? Ну-ну, беги. А патрулей этих скоро опять не будет. Заживем!..

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ ЗИМОЙ

Вскоре я сам увидел дядю Антона. Он пришел к Чижовым навестить Костю. Он был одет в парусиновую матросскую рубаху с большим синим воротником – гюйсом. На ленточке его бескозырки я прочитал: «Флот­ский полуэкипаж».

Дядя Антон появился у Чижовых на минутку. Ему нельзя было задерживаться: за ним могли следить шпи­ки. Он оставил нам новое письмо, пожелал Косте ско­рее выздороветь и ушел.

Еще три раза ходил я в город к Николаю Иванови­чу с письмами от дяди Антона.

Костя окончательно выздоровел только зимой, когда Соломбалу занесло снегом. Маленькие домики на на­шей улице казались завернутыми в снежную вату. Суг­робы доходили почти до крыш. По обеим сторонам очищенных тротуаров тоже высились сугробы. Под тяже­стью снега сутулились тополя и березы.

С наступлением сумерек морозный воздух синел. Всюду топились печки. Сизый дым тихо струился из труб и стлался по улице, отчего воздух еще более сгу­щался.

Поздними темными вечерами мы приходили к ма­ленькому домику на соседней улице и усаживались на скамейку. Это было место встреч с дядей Антоном. Вме­сте с письмами матрос передавал нам кусок хлеба или несколько галет. На другой день мы относили письмо Николаю Ивановичу.

После жестоких декабрьских морозов наступили теп­лые дни. В Соломбале на озерке был устроен каток. Привязав заржавленные «снегурки» к валенкам, днем я катался по тротуарам, а вечером тайком перелезал через забор на каток.