Детство в Соломбале

Стало известно, что в город уже вступили части Красной Армии.

– Вот бы Николая Ивановича увидеть! – сказал я.

– Сейчас ему некогда, не до нас, – ответил Костя, пристраиваясь к колонне рабочих. – Потом увидим еще.

Я встал рядом с Костей. Мы прошли в рядах всю Соломбалу.

Костя шагал серьезный, сосредоточенный и тонень­ким, срывающимся голосом подтягивал песню, которую пели рабочие. Он отставал в пении, потому что не знал слов песни и лишь повторял их окончания.

Усталые и возбужденные, мы пришли домой только к вечеру. Я уже хотел лечь спать, но в это время к нам прибежал Костя:

– Димка, пойдем смотреть прожектор! Красиво!

Мы выскочили во двор. Морозило. В вышине горели крупные, удивительной чистоты звезды. Тонкий луч про­жектора перекатывался по небу. Он то падал за крыши домов, то вдруг снова поднимался белым высоким стол­бом, упираясь в мягкую темноту неба.

Мы любовались прожектором, пока он не погас.

Было холодно.

– Теперь отец вернется, – сказал Костя и задум­чиво добавил: – Если не расстреляли…

– Не расстреляли, – уверенно, чтобы подбодрить Костю, ответил я. – Ведь Николай Иванович говорил!

– Он давно говорил… А этим теперь зададут! – Костя погрозил в сторону орликовской квартиры.

Из окон сквозь тюлевые занавески во двор проби­вался яркий свет, отражаясь на снегу белыми квад­ратами.

– Теперь Советская власть будет! – сказал Костя, и глаза его сверкнули. – Ребятам можно будет учить­ся, на кого они захотят.

– А ты, Костя, на кого будешь учиться?

– Я инженером буду!

– А что инженеры делают?

– Я буду строить пароходы, которые по океану пла­вают. Большие! И потом я изобрету такую машину, ко­торая и по земле ходит, и по воде плавает, и по воз­духу летает.

– Как ты изобретешь, Костя?

– Выучусь и изобрету. При Советской власти будет нужно много разных машин, чтобы легче работать ра­бочим было…

– А что бы такое мне изобрести?

– Ты изобрети такой дом… – Костя на договорил.

Заскрипела калитка. Во двор вошли какие-то люди. Разглядеть их было невозможно.

Костя присел на корточки в тени от погреба и мах­нул мне: «Садись!»

Притаив дыхание и не шевелясь, мы сидели на снегу и ждали.

– Кто это? – шепотом спросил я.

Костя опять махнул рукой:

– Молчи!

Незнакомцы поднялись на высокое крыльцо парад­ного входа, которое находилось у самой калитки. Было видно, как один из них надавил кнопку звонка.

На лестнице послышался голос Юрия Орликова:

– Кто?

– Откройте!

Дверь наверху захлопнулась.

Пришедшие позвонили вторично, потом начали сту­чать, да так сильно, что дверь гулко задрожала. Кто-то из них чуть слышно, но зло выругался.

Опять дверь наверху отворилась, и на этот раз жен­ский, похожий на Маришин голос испуганно спросил:

– Кого нужно?

– Юрия Орликова.

– Его нет.

– Врут! – прошептал Костя.

– Откройте! – потребовали снизу.

Мариша осторожно сошла по лестнице и открыла дверь. Люди поднялись наверх.

Мы поняли: красноармейцы пришли за Юркой Орликовым.

Врут, врут, врут! Мы уже хотели бежать и сказать красноармейцам, что Орликов дома. Наверно, он где-нибудь спрятался. Не верьте этим гадам! Он тут, пря­чется дома, этот прапорщик, который предавал больше­виков и сам арестовывал их, а может быть, и расстре­ливал! Это он выдал отца Кости Чижова!

Да, мы уже были готовы вскочить, но в этот момент приоткрылась дверь черного хода квартиры Орликовых. Кто-то вышел и тихо у забора стал пробирать­ся в нашу сторону, к погребу. Я дрожал от волнения и холода. Костя ещё ближе прижался к стене погреба.

– Это Юрка! – прошептал он. – Тес…

В самом деле, это был Орликов-сын. Он постоял не­которое время, озираясь по сторонам. Потом решительно подошел к погребу, рванул дверь и шмыгнул туда. Видимо, он хотел подождать в погребе до ночи, чтобы ночью незаметно улизнуть из города.

И не успел я опомниться, как Костя подскочил к две­ри погреба и набросил щеколду.

– А-а-а… попался! – прыгая и торжествуя, кричал Костя. – Попался, белогад проклятый!

Ошеломленный, я все еще сидел на снегу и не мог приподняться. Юрке Орликову бежать не удалось, и за­держал его Костя Чижов! Вот когда ты, Юрка, будешь расплачиваться! За все – за искалеченного на горке Мишку Сычова, за избиение Гришки Осокина, за свое барство, за отца Кости Чижова, за всех, кого предал и арестовал!

– Открой! – в испуге прохрипел Орликов. – Маль­чик, открой!

Он смотрел в «иллюминатор» и почти плакал. Ниче­го, зато ты смеялся, когда у Гришки Осокина текла из носа кровь! Ты смеялся, когда плакали дети рабочих, уводимых тобой в тюрьму.

– Попался, попался! – продолжал кричать и пры­гать Костя. – Димка, иди зови наших!

Орликов протянул в «иллюминатор» руку, и я заме­тил в его руке револьвер.

– Костя, берегись! – заорал я.

– Открой, говорю! – зашипел Орликов. – Открой, а то пристрелю!

Костя отскочил от «иллюминатора». Но Орликов выстрелить побоялся Он, должно быть, сообразил, что выстрел услышат в доме

– Димка! – закричал на меня Костя. – Чего ты стоишь? Беги зови!

Орликов убрал револьвер и зашептал:

– Не надо, мальчик! Я тебе денег дам. Сейчас дам денег. Открой, прошу тебя… пожалуйста, открой!

– Денег? Купить хочешь… А вот чего не хочешь? – Костя показал кулак.