Дева в саду

Фредерика понимала: по-настоящему им бы сейчас смеяться и плакать вместе. Но Уинифред и Стефани молча замкнулись каждая в себе, а ее шутки звучали чудовищно: зло и вульгарно. Поэтому со временем она и правда удалилась в ванную, где с мрачным удовольствием пела «Душе моей неведом страх»[273], «Пребудь со мной, Господь» и песенку шута из «Двенадцатой ночи», ту, где «счастье хрупко», а «юность – рвущийся товар»[274]. Потом взвинченная Уинифред ее из ванной выставила, и тогда Стефани быстро помылась, стараясь на себя не смотреть. Не высохнув как следует, покрасневшая, с чуть вьющимися от влаги волосами, медленно побрела в свою комнату. Там села на кровать и стала ждать, когда уже можно будет одеваться. Ждать предстояло несколько часов.

Комната, и раньше пустоватая, казалась обобранной догола. Ее книги, вещицы с каминной полки, пуфик, прикроватная тумбочка были увезены в новый дом. В гардеробе висело только старое, изношенное, отвергнутое. Чтобы хоть чем-то себя занять, она еще с утра ободрала постель и сложила белье тут же. На нем теперь сидела, тихая, не узнавая место, которое нельзя покинуть, ведь его больше нет.

Стефани завидовала Фредерике: та вечно чего-то хотела. Фредерика уже поживилась тут, утащила к себе гобеленовую подушку, низкий столик на модных железных ножках, репродукцию «Весны» Боттичелли. На зеленых обоях остался от картины светлый прямоугольник, от которого все вокруг казалось пыльным. Стефани вспомнила о детстве, но никакой связи не было между ней тогдашней и нынешней. Вспомнила было о Дэниеле и решила о нем не думать. Вспомнила Вордсворта, и на минуту стало полегче.

Постучав, вошла Уинифред. Под халатом на ней был новый корсет из лоснистой синтетики. В руке – очередная чашка разводимого кофе.

– Ну, как ты? Тебе как будто нехорошо?

– Ничего.

Уинифред оглядела комнату:

– Пустовато стало. Мы тут, может быть, кабинет сделаем. Для него… Он так ужасно себя ведет… ты прости меня…

– Ты не виновата. Этого следовало ожидать, конечно.

– Сегодня твой день. А он хочет все испортить.

Стефани увидела, что мать тихо плачет.

– Я хотела, чтобы у тебя была настоящая свадьба… чтобы вся семья…

– Так и будет.

Они смотрели друг на друга с одинаковым видом безнадежного долготерпения. Уинифред спрятала руки в рукава и обхватила себя, словно желая согреться. Стефани думала: «женщина, дом, гнездо»… Хочет ли она вить гнездо для Дэниела? Чего она вообще хочет?

Тут ворвалась Фредерика: желтый поплин, волосы подвязаны длинной каштановой лентой.

– Шевелись, сестрица! Александр уже идет через поле. Весь, с ног до головы, в жемчужно-сером, и еще цилиндр – великолепие! А ты тут в исподнем восседаешь. Начинается наконец! Можно я твою помаду возьму? Новую, светлую, а то мои все слишком яркие. Тут желтый почти пастельный, нужно что-то понежней. Я все же подружка невесты. Ты ведь не хочешь, чтоб я была размалевана, как непристойная девица? Ну и ладненько! И еще тени зеленоватые возьму, хорошо?

Стефани молча кивнула в сторону комода. Фредерика тут же сгребла новенькую, нетронутую свадебную косметику и принялась краситься. Стефани смотрела, как она орудует, и ей было стыдно своей обиды. Подумаешь, великая ценность. Будто она не взрослая женщина, а ребенок на дне рождения. Фредерика тем временем решительно поплевала на брусок твердой туши, повозила по нему щеточкой и начала со знанием дела красить бесцветные ресницы. Зеленоватые тени оказались ей вполне к лицу.

– Ну вот, готово! Теперь я могу встретить Александра, а ты прихорашивайся в темпе. Мама там тебе складки загладила. Прикажете внести платье невесты?

– Неси.

Фредерика прильнула к ней долгим, жадным, ревнивым взглядом. Вихрем вылетела в коридор, шелестнув тюлевым подъюбником и крахмальной юбкой и через миг возникла снова с пухлым белым чехлом, который повесила на дверь.

– Понадобится камеристка – зови. Он уже в саду, я ему открою! Надеюсь, он не решит, что желтый – цвет наивности…

Оставшись одна, Стефани перенесла прикроватную лампу поближе к зеркалу. Не лампу, голую лампочку – абажур ведь тоже забрали на новое место. В свете злом и театральном накрасилась быстро, почти не накрасилась, выступила из халата, с холодной злостью глянула на свои голые груди и принялась спешно, чуть истерически, застегивать крючки и молнии. Сердито дергала щеткой, и влажные еще пряди, протестуя, скручивались в тугие спиральки. Потом кое-как пришлепнула сверху и, исколов шпильками, закрепила плоскую круглую шапочку и нескладный, нескончаемый тюль. Все это было глупо сверх сил. Раз-два! – сунула ноги в белые будуарные туфельки и, шурша платьем, решительно вышла из комнаты. Фредерика металась в прихожей в поисках потерянной перчатки. Уинифред, которой темно-синий льняной костюм с блеском придавал нечто не то военное, не то воинственное, боролась с плоеным подолом. У дверей ждал водитель. Стефани замерла наверху лестницы.