Дева в саду

«Боже мой, ну при чем тут чай?! И все всё поняли, кроме меня! Одна я как малолетняя дура!..» Впрочем, Фредерику беспокоил еще и испуг, промелькнувший в лице Александра. С чего бы ему бояться? Тут словно случайно появилась Элинор Пул, а следом за ней – Дженни, несшая на бедре маленького Томаса. За Дженни шагал ее супруг.

Билл тем временем подошел к столу, явно готовясь произнести речь. Негромко захлопали пробки от шампанского.

– Ну что? – ужасным, резким голосом обратилась Дженни к Фредерике. – Когда ждать счастливого события?

Фредерика глянула на Антею, потом отвела глаза и демонстративно разгладила юбку на плоском животе.

– Какого именно? – нахмурясь, парировала она.

– Ну как же! Прибавления в семействе! Мы же не только твой успех отмечаем, но и будущее событие? Хотя, между нами говоря, на месте Стефани я бы не радовалась так на пороге материнства. Сейчас советовать поздно, я, конечно, улыбнусь и поздравлю ее как положено, но тебе, милочка, скажу как есть: не заводи детей, Фредерика. Не сдавайся, не отказывайся от себя! Не превращайся в корову и подтирательницу луж. Смерть разума, Фредерика, – ее не избегнешь, читая по три странички между мытьем посуды и стиркой подгузников. О нет. На адюльтер найдешь, пожалуй, время, но на жизнь, на мысль – нет! И если они, – Дженни хмуро кивнула в сторону Пула, Антеи, Элиноры, Александра и печальной Уинифред, – если они будут говорить иначе – не слушай! – Она подергала толстые ножки Томаса, обвившие ей талию. – Ах ты, морячок! Слезай-ка и иди к папе. Ты ужасно милый карапуз, и от этого все только еще тяжелей. Фредерика, ты слушаешь? Вся прелесть этого диалога… ну хорошо, монолога, и вообще успокойтесь, я скоро замолкну. Так вот: вся прелесть монолога в том, что ты мне не поверишь, потому что у меня свои мотивы. И будешь права, конечно. Но и я права, слышишь? И ты в этом однажды убедишься. Все, конец монолога. Джеффри, да забери же ты это вспотевшее создание. Пойду поздравлю миссис Ортон и пожелаю ей всего наилучшего. А с тобой, Александр, мне нужно будет перемолвиться словечком, когда кончится сие торжество. Если ты не против, конечно.

Онемевший Александр мог лишь кивнуть в ответ. Фредерика смотрела на Стефани, не понимая, как могла не увидеть очевидного. Элинора Пул судорожно искала в сумочке носовой платок, и, когда Том обнял жену за плечи, Антея принялась негромко и вполне благопристойно сглатывать какой-то назойливый ком в горле. Джеффри взял сына и сел с ним на парапет по другую сторону Афины Паллады. Мальчик положил головку отцу на плечо. Миссис Тоун поднялась и пересела к ним.

Фредерика не знала, куда податься. Оставаться и смотреть матери в глаза было невозможно. Она побрела к Стефани. Школьные официантки убирали чашки и расставляли бокалы с шампанским. Александр проводил глазами непреклонно прямую спину Фредерики и перехватил трагический взгляд Тома Пула. Рыцарски-элегантно склонившись к Антее (и мечтая, чтобы она провалилась под землю), Александр спросил, не дурно ли ей, не принести ли ей воды или вина, не будет ли ей лучше в тени? К его великому облегчению, Антея согласилась отойти в тенек, после чего Том сумел-таки выудить платок из жениной сумочки, а Александр хоть ненадолго утек от Дженни. Дженни, толкаемая мелким демоном женского гнева, пошагала к Биллу. Она думала, что Поттеры знают о положении Стефани. Оказалось, нет. Ну что же, она их просветит! Билл уже прочищал горло, готовясь произнести заранее заготовленную речь с цитатами из Эскэма, одного из наставников Елизаветы, изливавшего похвалы ее учености. Дженни горячо и сердечно поздравила Билла с будущим прибавлением. Билл слушал вполуха, но когда наконец прокашлялся, то понял, о чем речь. Уинифред, спешившая к нему (что было совершенно бесполезно), увидела, как он посмотрел на Дэниела. Этот взгляд был полон такой непомерной ненависти, что ей на миг показалось, будто муж и впрямь сошел с ума и вот-вот начнет швырять бутылки и серебряные подносы в своего крепкого, черновласого зятя.

Дэниел обернулся к Стефани:

– Сдается мне, у них какая-то неприятность.

Билл таки заговорил: слишком быстро, и путано, и не об Эскэме, а о вечной жизни произведений разума и искусства. Потом перешел к «Ареопагитике» Мильтона:

– …ибо книгу нельзя считать неодушевленной вещью; в ней сокрыты жизненные силы, способные проявить себя в той мере, в какой эту способность обнаруживает создавший ее гений; нет, больше того – в ней, как в фиале, хранится чистый и крепкий раствор того живого интеллекта, который вскормил ее… убить хорошую книгу едва ли не то же, что убить человека; убивающий человека губит разумное создание, образ божий; но тот, кто уничтожает хорошую книгу, губит самый разум, гасит светоч божественного образа. Множество людей только обременяют собой землю, – тут Билл злобно вперился в Дэниела, – тогда как хорошая книга – это драгоценный живительный сок созидательного духа, сокровенный и сбереженный для будущих поколений…[317]

– Землю обременяю, конечно, я, – звучно и не без удовольствия отметил Дэниел.