Деваться некуда

Отец, сутулясь в своей слишком просторной пижаме, сидел на стуле и пыхтел. Его обычно безукоризненные белые усы были измазаны в пюре, а в ноздрях даже остались следы муки, которая непонятно как могла там очутиться. Он скатывал из хлебного мякиша шарики, катапультировал их с помощью чайной ложки на несколько сантиметров вверх и смотрел, как они падают на скатерть.

— И что вы намерены делать? — спросил он, глядя на Вэнис и меня. — Угрожать мне пистолетом, чтобы я открыл рот?

— К таким методам мы не готовы, — сказала мать, опуская руку в карман, будто и впрямь собираясь достать оружие. — Пока.

Они помолчали. Вайли незаметно вышел из кухни со своим ведром. Внезапно Герцог невпопад прокричал:

— В Стэнфорде у меня был коллега физик по имени Аркрайт^{47}; каждый день перед обедом он повторял: «Усталость и груз оружия не снести, не насытив утробу!» Долгие годы я хотел узнать, откуда взялась эта фраза[6]! Славный Аркрайт был слишком глуп, чтобы придумать это в одиночку!

Приступ кашля прервал его тираду. Он встал из-за стола, опираясь на палку — что было для меня новостью, — и вдруг гневно ткнул пальцем в тарелку с пюре:

— Ешь сама, если такая смелая!

И пошел в сторону своей лаборатории.

Мать пожала плечами. В этот час ей хотелось лишь одного: сбежать на свое сакрально-святейшее собрание ассоциации Veterans Circle^{48}, где регулярно встречались близкие родственники — особенно матери — солдат, погибших или раненных в ходе последних военных конфликтов. Вэнис была единственным человеком в нашем городе, который вдвойне заслужил скорбную привилегию принадлежать к этому кругу: невосполнимая утрата Марка и моей левой руки позволяли ей пользоваться там самым высоким почетом. «Эти встречи действуют на меня благотворно», — говорила она. В последние недели встречи участились. Не будет же она их пропускать ради того, чтобы сидеть при дряхлеющем старике, за которого ее еще в подростковом возрасте выдали замуж, дабы соблюсти приличия!

Она бросила на меня хмурый взгляд.

— Этой ночью ты был в своей комнате не один. Я слышала голоса.

В ее интонации звучало почти нескрываемое предупреждение.

— Да нет же, Вэнис…

— Не лги матери!

В тот же миг я получил пощечину, которую ощущаю до сих пор.

В черноте ее глаз я увидел проблеск чего-то странного, ускользающего от моего понимания. Неужели отныне все будет таким же мрачным, как этот взгляд?

VII

Я еще не успел прийти в себя от пощечины, как Вэнис заговорила со мной, и в ее голосе уже не было никакой враждебности. Словно ничего и не произошло.

— Тебе звонили… Некий Нарцисс. Десять минут назад. Тебя ждут.

Звонок от Нарцисса был большой редкостью. Убивец предпочитал, чтобы другие звонили ему.

— Ждут? Во сколько? Он сказал?

— Ждут. И точка. Твой друг не из болтливых.

Ну конечно же! Фотография того француза! Нарцисс ведь хотел получить ее как можно быстрее. Не считая скопцов, эта версия пока оставалась наиболее правдоподобной. Я начал копаться в секретере гостиной, куда Вэнис благоговейно складывала все реликвии того времени, когда Марк и я были студентами. И тут же нашел «College Book 1933». Я не открывал его лет двадцать. Меня поразило, какими мы тогда были детьми! А еще на той фотографии у меня были обе руки.

Между страницами альбома хранились годы воспоминаний. Билеты в кино, на концерты, десятки снимков, те, что были сделаны на дне рождения у шестнадцатилетней Люси Мэйнард, на том вечере, когда я встретил Эллен. А еще автограф давно забытого бейсболиста Томми Сьюэлла^{49} и даже то треклятое стихотворение Гилена, обращенное к Беатрис, которое она показала мне, чтобы вызвать ревность, — и, в общем-то, достигла своей цели, поскольку я его так и не выбросил. «С утра туалет: колибри стирает китель, драит убор, аксессуары. Лакирует укладку буклей. Рядится. Красуется. И трубит себе сбор»[7] — и все в том же духе на добрые полторы страницы^{50}. Я не раз задумывался, но все равно не понимал, как Беатрис, такая уравновешенная, такая решительная, могла польститься на этого напомаженного французика. Нет, я решительно никогда не пойму женщин.

Я напялил простой льняной костюм горчичного цвета от «Молбёрн», нахлобучил неброскую шляпу от «Борсалино»^{51}. И покатил на «линкольне». Я мог бы, конечно, обратиться к услугам Хьюго, нашего вечно рассеянного водителя, которого все равно никогда не удавалось найти, когда он был нужен. Но мне хотелось приноровиться и проверить свою новую руку, не расплющит ли она руль. Сначала — легкая неуверенность, затем — чуть больше плавности, и все прошло хорошо.

Через несколько минут я, почти ликуя, подъехал к конторе Нарцисса на Дрим-стрит. Лифты не работали, и журналисты «Курриера» толпились в холле. Первым желанием было развернуться и уйти: меня совсем не радовала перспектива карабкаться до восьмого этажа по лестнице, забитой потными газетчиками. Но я пересилил себя и потащился наверх. На четвертом этаже все лампочки перегорели. Было темно, как в кротовой норе. Позади меня раздался мужской голос.

— Простите, сэр. Вы случайно не на восьмой?