Девчата. Полное собрание сочинений

Селиванову и малость смешно было, что Зина величает многоопытной вдовушкой девчонку Дашу, и в то же время его почему-то задело, что Зина учуяла-таки женским своим чутьем: не одни лишь боевые воспоминания влекут его в Гвоздёвку. Как ни крути, а на самом донышке селивановского желанья навестить памятные места таилась несмелая надежда встретить там Дашу. Встретить – несмотря на то, что след ее затерялся в круговерти войны. Такая встреча теперь была бы просто чудом, – но почему бы раз в жизни не произойти и чуду?

И еще: было все-таки обидно, что Зина походя и так грубо коснулась того, что все эти годы Селиванов берег в самом дальнем и чистом закоулке своего сердца, куда не пускал никого из дружков. Ведь даже жене, боясь, что она по привычке переиначит все по-своему, Селиванов никогда и ничего не рассказывал о Даше.

Зина старательно смотрела в сторону, чтобы как-нибудь ненароком не увидеть Селиванова, который два дня прикидывался душевным человеком, а на поверку оказался таким же «феодалом», как и другие мужики, даже и еще похлестче.

– Отметку не забудьте у дежурного сделать, а то плакали ваши денежки за билет! – неожиданно для себя самой сердито выпалила Зина.

Она тут же насупилась, кляня себя за излишнюю, прямо-таки позорную заботу о селивановском билете, а заодно уж и за всю свою подлую доброту, которая столько раз в жизни подводила ее. Боясь совсем растерять злость, Зина рывком повернулась к Селиванову, чтобы напоследок выложить ему всю правду-матку, но наткнулась на его участливый, все понимающий взгляд, закусила прыгнувшую вдруг губу и растерянно улыбнулась.

– Спасибо, отмечу, – пообещал Селиванов. – Ну, прощай, Зинаида!

Он протянул ей руку ладонью кверху. Зина заколебалась, прикидывая: заслуживает ли «феодал» Селиванов того, чтобы проститься с ним по-хорошему? Выгадывая время, она ненужно одернула китель, который и так сидел лучше некуда. Глаза ее влажно блеснули, но совсем не от слез, – много было чести для «феодалов», чтобы Зина по ним плакала-убивалась. Просто глаза у нее вдруг «запотели». В последнее время с ней иногда приключалось такое: похоже, с годами Зине становилось все трудней кантовать нескладную свою судьбу и перемогаться в такие вот минуты.

Но она быстро справилась с собой и пытливо покосилась на Селиванова – не заметил ли тот чего. Он все еще смирно стоял с протянутой рукой, будто милостыню у нее просил. Да и весь вид у Селиванова был такой, точно ему – для того, чтобы дальше на свете жить, – позарез надо было сейчас, чтобы она пожала ему руку. Не избалованная мужским вниманьем, Зина горделиво хмыкнула, и вся злость ее как-то припотухла.

– Э-э, где наша не пропадала! – спряталась она за привычное присловье и лихо шлепнула Селиванова по заждавшейся ладони, отпуская ему все его грехи.

И в ответ Селиванов бережно стиснул крепкую, шершавую от работы с водой и странно горячую руку Зины, как бы прося извинить его за то, что променял он ее – близкую и славную – на далекие свои и бесплотные воспоминания.

– Счастливо доехать, – пожелал он на прощанье, отступил на шаг и в последний разок оглядел Зину – от стоптанных туфель на низком каблуке до казенного берета на макушке. Прощальный взгляд его скользнул и по знаменитой Зининой груди, но на этот раз желание раскрепостить ее обошло Селиванова стороной.

Он легко повернулся на скрипучей щебенке межпутья и, больше уже не оглядываясь, зашагал к вокзалу. Разом поскучневшая Зина долго смотрела вслед Селиванову и невпопад отвечала на придирчивые расспросы толстяка в полосатой пижаме, который сел ночью в Ростове, в жестком вагоне чувствовал себя обойденным дорожным уютом и теперь выпытывал у Зины, как ему половчей перебраться в мягкий вагон, где, по его сведеньям, было одно свободное место.

Имена

1

Уржумцев спрыгнул с автобуса и сразу же увидел плетенки с черешней, сложенные штабелем у гастронома. И черешня была желтая, мясистая – как раз такая, какую любила Таня.

Он стойко выстоял очередь среди домохозяек с корзинами и авоськами. Из уважения к единственному покупателю-мужчине продавщица смахнула мусор с чашки весов. Но ни кулька у нее, ни оберточной бумаги, как водится, не нашлось. И у Уржумцева, как назло, не было с собой газеты, одна лишь набитая деловыми бумагами потертая полевая сумка, сохранившаяся еще с войны. Он рассовал бумаги по карманам и подставил похудевшую сумку продавщице. Черешня желтым ручейком потекла в кирзовый зев. И надо же было так случиться, что как раз в эту минуту мимо гастронома, оживленно щебеча, процокали каблуками две молоденькие чертежницы из их строительного управления.

Завидев Уржумцева, они откровенно фыркнули, а одна из них чуть даже пузыри ртом не пустила: очень уж смешным показалось девчушкам, что их прораб набивает черешней полевую сумку. Похоже, они догадались, что он для жены старается.

«Дурехи вы молодые, – снисходительно подумал Уржумцев. – Вот выйдете сами замуж – и даже пригоршни подставите, чтоб только благоверным своим угодить!»