Девчата. Полное собрание сочинений

– Это все наш бригадир придумал, – поспешила она перевести разговор в другое русло. – Ну, колеса эти… Он у нас вообще насчет техники смекалистый: все видели танк и проходили мимо, а он догадался.

И в голосе ее, помимо законного уважения учетчицы к своему бригадиру, прорезались робкая нежность и то радостное смущение, какое бывает, когда очень молодые люди только-только начинают любить, сами еще не до конца разобрались в том, что с ними творится, и их сладко, до замирания сердца, ранит всякое, даже случайное упоминание дорогого имени…

Варя тут же испугалась, что выдала себя, и докончила с напускной небрежностью:

– Да вы нашего бригадира хорошо знаете: он у вас зимой на курсах учился.

– Много через мои руки курсантов прошло, всех не упомнишь.

– Да он такой… заметный. Это тот самый, что в гимнастерке ходит. В армии еще не служил, а разгуливает в отцовской гимнастерочке… Даже смешно!

– Что-то, я замечаю, больно много у вас смешного в жизни, – проворчал Павел Савельевич. – А впрочем, в ваши годы… Давайте-ка сядем, а то в ногах правды нет.

Они уселись на выгоревшей траве лицом к окопу.

– А больше тут вокруг ничего не находили? – осторожно спросил Павел Савельевич.

– Патроны попадаются, у нас прицепщик один собирает.

– Я не о том…

Павел Савельевич и сам почувствовал, что спросил слишком туманно, и хотел уточнить свой вопрос, но Варя его и так поняла.

– Здесь кругом могил много было, но я их уже не застала. Всех наших погибших потом в одной братской могиле схоронили – в деревне, на площади. Там и памятник стоит. Пока деревянный, но в городе уже каменный делают… Павел Савельевич, а это ничего, что мы в окопах саженцы прикопаем?

– Боитесь, мелковаты?

– Да нет, люди здесь сражались и умирали, а мы – саженцы, а?

– Вот вы о чем… – Павел Савельевич с новым интересом посмотрел на Варю. – Окопы все-таки не могилы, да и саженцы не мусор какой-нибудь, а будущие деревья. По-моему, ничего зазорного тут нет.

– Я тоже так думаю, – охотно согласилась Варя. – Сейчас я уже привыкла к этим окопам, а первое время как-то не по себе было. Днем еще ничего, а вечером боязно мимо окопов ходить. Наверно, в том месте, где люди умирают, что-то от них остается… Или нельзя так говорить, не по науке это? – встревожилась вдруг она.

– Ничего, наука не обидится, – авторитетно сказал Павел Савельевич. – Пусть она малость потеснится, иногда науке это даже полезно…

Его поразили Варины слова: что-то остается от людей в том месте, где они умирают. Он и сам думал об этом – правда, несколько по-иному. Его больше заботило, куда после смерти деваются все знания человека, его мечты, задумки на будущее – все то, что Павел Савельевич называл внутренним багажом. Всю жизнь по капле с великим трудом копить его, а потом в одну секунду пустить на ветер – не очень-то разумно придумано. Тем более что многое из этого багажа понадобилось бы живущим. И чем ближе подступал к Павлу Савельевичу неминучий этот час, тем трудней было ему поверить, что после его смерти весь немалый житейский и научный его опыт развеется прахом, будто и не жил он на свете. Пожалуй, мысль эта больше всего пугала Павла Савельевича, когда он думал о смерти.

Варя считала, что Павел Савельевич еле терпит ее возле себя. Она сильно удивилась бы, если б узнала, что понравилась суровому старику. Особенно пришлось ему по душе, что не было в ней той бойкости напоказ, какую частенько напускают на себя молодые люди, отстаивая свою самостоятельность, даже и тогда, когда никто на эту самостоятельность и не собирается покушаться. И в то же время Варя не выглядела рохлей, и он был уверен: если понадобится, она сумеет постоять за себя и на работе, и в быту.

А не выказывал Павел Савельевич своего расположения лишь потому, что давно уже взял за правило – не приплетать к работе личных симпатий и антипатий. Сперва дело, а уж потом все остальное.

Но сейчас, после того как он неожиданно нашел в Вариных словах отголосок сокровенных своих мыслей о смерти, Павел Савельевич настроился совсем уж благожелательно к Варе. Похоже, он даже собирался уже как-то выразить свое одобрение, но тут Варя сама сверзилась с той высоты, на какую он ее взгромоздил.

– Хорошая у вас профессия, – почтительно сказала она. – У многих работенка так себе, а вы природу преобразуете…

Павел Савельевич досадливо поморщился, будто его ненароком ткнули в больное место:

– Природу? Преобразовываю?! Эх, милая барышня, как вас тянет к громким словесам! Пока всего лишь чуток ковырнули плугом землю-матушку, а вам уже чудится, что положили природу на обе лопатки. Не рановато ли?

Варя ошарашенно смотрела на него:

– Вы что же, против преобразования природы? Лесовод – и против? Первый раз в жизни такого человека вижу!

– А вы пока, милая барышня, не так уж много людей видели на своем веку, – поддел ее Павел Савельевич. – Да не против я, успокойтесь, не против… Верней, против, но не преобразования вашего, а дешевой болтовни и всякого шума-грома по этому поводу.

– Какой еще шум-гром?