Девчонка БЕСпредела

– Почему завидую? Просто это здорово: Париж и любимый. С любимым в Париже! – Анжела намеренно меняла комбинацию слов и искоса наблюдала за реакцией Тубеленького. «Психологический» эксперимент над любовником «заказала» Дарья. Представляющей ценность единицей на фоне Олигарха мечты Аркаша не являлся, это давало простор для глумления и стеба.

По возвращении из Крыма недели две Тубеленький не объявлялся и на Дашкины sms не отвечал. А когда все же объявился, то сделал это с размахом героя-любовника провинциального театра.

Дарья спала и телефона не слышала. Зато не спали в квартире Лежакова, то есть за стенкой. Им-то нетрезвый Тубеленький и позвонил часа в два ночи.

– Анже… л… л! – икая и запинаясь, с явным усилием выговорил Аркаша. – А Даша дома?

– Не знаю, – сонно изумилась она и с опаской покосилась на храпящего рядом Лежакова. Последний ревновал ее ко всем представителям мужского пола без исключения и в гневе грозил любовнице страшными карами. Забегая вперед, стоит отметить, что год спустя, вслед покидающей его навсегда Анжелике товарищ Лежаков, только что обнаруживший в ноутбуке любовницы фотографии самого что ни на есть интимного характера, лишь рыдая прокричал знаменитое:

– Вернись! Я все прощу! – и, забыв, что ему «38 лет», добавил: – Я старый! Я умный! Я сделаю вид, что ничего не находил! Только останься!

В ответ Анжела равнодушно помахала в воздухе сумочкой, подаренной новым любовником – состоятельным.

– Так сдохни же от СПИДА под забором в Бирюлево, лживая тварь! – прогремел Лежаков и, плюнув в сторону Дашкиной двери, вернулся обратно на диван. Затем резко сорвался с места, догнал Анжелику-Анжелу у такси и, душимый приступом праведного гнева, швырнул ей под ноги двадцать рублей, занятые у нее же накануне – на маршрутку.

Впрочем, в ту осеннюю ночь подобной развязки ничто не предвещало.

Тубеленький Анжеле не поверил. Вследствие чего позвонил также Эке-Екатерине, самому Лежакову и даже родителям Дарьи в Тамбов. Будучи последовательно послан всеми перечисленными, Аркаша изложил суть своих притязаний в sms: «Дашунь, отзовись! Очень хочется заняться ********* сексом. Выручай!»

Ничего против сексуальных притязаний «народного артиста» Дарья не имела. В постели Тубеленький ее абсолютно устраивал. На неприятные размышления наводила форма подачи заманчивого предложения…

Дарья утренняя напомнила «народному»: что квартира ее – не бордель; мальчик по вызову в их тандеме – он, а не она; надписи «Дом терпимости» у нее на двери нет.

Присмиревший и трезвый, Аркаша мучился угрызениями совести и просил у Дашки прощения. Тема Парижа была благополучно замята. Однако гармония все-таки нарушилась. Аркаша больше не обнимал Дашку сквозь сон, не целовал ее обнаженных лопаток и не рассказывал убаюкивающие истории из собственного «безотцовского» детства. Впрочем, историй этих Дарья зачастую не слушала. С фанатичным вниманием запоминающая каждое слово, сказанное Олигархом, она оставалась глуха ко всему остальному, и из длинных и печальных монологов людей, ее окружавших, по большей части запоминала лишь то, над чем впоследствии можно было посмеяться в обществе подруг.

– Нет, не обижал! – легко согласилась с экс-любовником Дарья, успевшая эпизод с ночным обзвоном подзабыть.

– А ты постоянно делала и делаешь мне больно… – не унимался Тубеленький, – начать хотя бы со звонков твоего Олигарха. Когда он звонит, у тебя дома слова молвить нельзя. Меня как-будто не существует. А когда…

«Достаточно», – сказало Дашкино подсознание и вырубило сознание. Слушать критику в любой форме о себе любимой не хотелось, и Дарья от звуков абстрагировалась. Тубеленький преобразовался в артиста театра «Мимики и жестов». Вместо Дашки ему внимал грустнеющий на глазах Чабурадзе.

Очнулась Дашка в спальне. Там они с Тубеленьким, несмотря на антураж, почему-то сидели одетыми.

– Даш, не надо, я с женщиной живу. Уже два месяца.

Фраза эта вернула Дашку из спасительной тишины обратно в неубранную квартиру.

– Чего?! – Сказанное больно резануло по самолюбию. В глазах Дарьи Тубеленький являл собой собственность. Порой ненужную, но частную и неприкосновенную.

– Я с женщиной живу, – повторил Аркаша и изучающе на Дашку посмотрел. В какую-то минуту ему стало понятно: ничего из того, что он рассказывал ей в течение часа, она не слышала и слышать не хотела. А теперь… Впрочем, теперь было уже все равно. Аркаша поднялся и пошел к выходу.

– Стой! Ты ее любишь? – Дарья с трудом боролась с приступом надвигающейся алкогольной истерики.

– Люблю, – соврал Тубеленький.

– А я люблю Чабурадзе! – сама не зная почему, взвизгнула Дашка и ткнула пальцем в коллаж, изображающий ее и доупокойного Григория в свадебных нарядах. К рисованию у Дарьи был особый, природный талант.

– О! Это что-то новенькое. Лучше бы ты меня тогда приворожила, чем убила, – впервые за вечер подал голос призрак.

– За приворот деньги платят, а грохнули тебя бесплатно! – сквозь зубы огрызнулась Дашка.