У нас было четыре подобных экспедиций, миль на тридцать от города, в поросшие соснами предгорья Беркшира — два полных дня и два после полудня. Не могу сказать, что наши путешествия расширили мои знания об Анжело, но это не имело значения: он был счастлив и впитывал окружающее сразу всеми пятью чувствами, чего Латимер еще не требовал от него ни разу. Миссис Понтевеччио доверяла мне и, казалось, радовалась возможности поручить сына моему попечению.
Чего не скажешь о Фермане. Вечером того самого дождливого воскресенья я зашел к нему в комнату. Он всячески избегал моего взгляда, довольно грубо встречал мою болтовню, а потом и вовсе придумал для себя какое-то дело за пределами дома — лишь бы отделаться от моего общества. Я не стал придумывать объяснения всем этим переменам, ведь, честно говоря, я не очень-то и знал его. Но во всем этом была нотка какой-то фальши… Читая эти строки и глядя на происходившие события со стороны, вы, Дрозма, вероятно, сразу поняли суть случившегося. Я же не понял — тогда. Я только думал, что тот Ферман, которого я уже узнал, не стал бы молчать, если бы начал подозревать обо мне что-то гадкое, и высказал свои подозрения напрямик. Угрюмое отчуждение его характеру было не свойственно.
Недели через две после этой перемены с Ферманом Роза поделилась со мной своей тревогой. Сырым утром она убирала мою комнату, бледная, тяжело дыша. Когда я убедил ее отдохнуть, она со словами благодарности села в кресло.
— Ох! — вздохнула она. — Смогу ли я встать снова?.. Скажите, Бен, когда вы были мальчиком, входили вы когда-нибудь в эти самые… детские банды?
Я предпочел не касаться моего собственного детства:
— Не думаю, что Анжело занимается подобными делами.
— Да?.. Вы добры к нему. Я вам очень признательна.
Помню, я еще подумал: «Странно, что она относиться ко мне с таким дружелюбием, если Намир воспользовался ядом клеветы!»
— Вы знаете, я чуть было снова не вышла замуж, — продолжала она. — Мне казалось, что Анжело очень сильно нуждается в отце. Не следовало мне столько работать, теперь я понимаю. — Она вытерла пот со своего доброго, круглого, печального лица и поправила обернутое вокруг головы полотенце. — Он с достаточной уверенностью сказал вам, что не собирается войти в банду Билли Келла?
— Пожалуй, нет. Но, возможно, банда — это не так уж и страшно, Роза?
— Это страшно. Они устраивают драки… и не знаю, что еще. Я никогда не могла понять, что для него лучше. Все, что я могу, это проверить счет от бакалейщика. Как я вообще могла родить такого ребенка? Я, простая, как дорожная пыль…
— Это не так.
— Вы знаете, что это так, — сказала она безо всякого кокетства. — Кстати, отец Джад… он уже умер… он окрестил его Фрэнсисом. Это была идея Сильвио. В честь, знаете, благословенного Франциско ди Ассизи,
[53]так что настоящее его имя Фрэнсис Анжело, но имя Фрэнсис так к нему и не приклеилось. Когда ему еще не было года, он выглядел как… как… В любом случае я должна называть его так, как решила я… Бен, вы не могли бы поговорить с ним о том, чтобы он не вступал в эту банду? Вы могли бы сказать, что я… что я…— Не беспокойтесь. Я обязательно с ним поговорю.
— Ведь если он вступил, я, возможно, даже не узнаю об этом.
— Он бы вам сказал.
Выражение ее лица вполне определенно говорили, что существует достаточное количество вещей, о которых он ей не рассказывает.
— Кстати, Роза, мистер Ферман злится на меня?
— Злится?! — она была изумлена. А затем торопливо объяснила: — О, это из-за жары. Он ее плохо переносит. Мне самой всю последнюю неделю было тяжело общаться с ним.
В этот день я вывел свою машину — мы с Анжело назвали ее «Энди» в честь Эндрю Джексона,
[54]потому что она всегда вздорно скрипела корпусом, — и поехал к «ПРО.У.ТЫ». Я знал, что в этот час Шэрон должна отправляться в опустевшую школу на музыкальные занятия. Она приняла предложение подвезти ее со снисходительным спокойствием.— Мне кажется, Шэрон, тебе следовало бы иметь дома свое собственное пианино.
— Миссис Уилкс говорила им, что надо. Но мама, как всегда с мигренью, — вежливо сказала она. — А кроме того… В школе хорошее пианино. Миссис Уилкс — ужасная. Но я люблю ее за понимательность.
— Хотелось бы когда-нибудь с ней познакомиться.
— Она слепая. Видит ваше лицо пальцами. И все изменения настроения понимает. Я выучила наизусть первую пьесу в два приема, без ошибок.
— Это ужасно!
— Иногда я становлюсь ужасной, — сказала Шэрон, поглощенная своими мыслями.
В школу нас впустил швейцар. Охрана была еще та: старик с мутными глазами поверил мне на слово, что я друг девочки, и зашаркал прочь, в чащу холодных труб парового отопления. Пианино находилось в зале собраний. Школа казалась слишком большой и слишком пустой, но за окнами голоса игравших в баскетбол подростков, а в одном из кабинетов, мимо которых мы прошли, я заметил двух молодых женщин. Я переборол в себе беспокоящегося родителя и весь отдался ожиданию чуда.