Девяносто третий год

– Видите ли, – продолжал Ла Вьевиль, – великие военные деяния требуют в качестве исполнителя человека благородной крови. Такие деяния по плечу рыцарям, а не цирюльникам.

– Однакож и в третьем сословии встречаются приличные люди, – возразил дю Буабертло. – Вспомните хотя бы часовщика Жоли.[22] Во Фландрском полку он был простым сержантом, а сейчас он вождь вандейцев, командует одним из береговых отрядов, у него сын республиканец; отец служит у белых, сын у синих. Встречаются. Дерутся. И вот отец берет сына в плен и стреляет в него в упор.

– Да, это хорошо, – подтвердил Ла Вьевиль.

– Настоящий Брут,[23] Брут-роялист, – сказал дю Буабертло.

– И все-таки тяжело идти в бой под командованием разных Кокро,[24] Жан-Жанов, каких-то Муленов, Фокаров, Бужю, Шуппов.

– То же чувство, дражайший шевалье, испытывают и в другом лагере. В наших рядах сотни буржуа, в их рядах сотни дворян. Неужели вы полагаете, что санкюлоты,[25] в восторге от того, что ими командует граф де Канкло[26] виконт де Миранда,[27] виконт де Богарне,[28] граф де Валанс,[29] маркиз де Кюстин.[30] и герцог Бирон[31].

– Да, путаница изрядная.

– Не забудьте еще герцога Шартрского![32]

– Сына Филиппа Эгалитэ.[33] Когда Филипп, по-вашему мнению, станет королем?

– Никогда.

– А все же он подымается к трону. Его возносят его собственные преступления и тянут вниз собственные пороки, – добавил дю Буабертло.

Вновь воцарилось молчание, которое прервал капитан:

– А ведь он был бы весьма не прочь пойти на мировую. Приезжал нарочно повидаться с королем. Я как раз находился в Версале, когда ему плюнули вслед.

– С главной лестницы?

– Да.

– И хорошо сделали.

– У нас его прозвали «Бурбон-Бубон».

– Очень метко, плешивый, прыщавый, цареубийца, фу, пакость какая!

И добавил:

– Мне довелось быть с ним в бою при Уэссане.

– На корвете «Святой дух»?

– Да.

– Если бы он держался на ветре, следуя сигналу адмирала д'Орвилье, англичане ни за что бы не прорвались.

– Совершенно справедливо.

– А правда, что он со страха забился в трюм?

– Болтовня. Но такой слух распространить не вредно.

И Ла Вьевиль громко расхохотался.

– Есть еще на свете дураки, – продолжал капитан. – Возьмите хотя бы того же Буленвилье, о котором вы сейчас говорили. Я его знал, хорошо знал. Сначала крестьяне были вооружены пиками, а он забрал себе в голову превратить их в отряды копейщиков. Решил обучить их действовать пикой по всем правилам, как положено в воинских уставах. Мечтал превратить дикарей в регулярное войско. Старался научить их всем видам построения батальонных каре. Обучал их старинному военному языку: вместо командира отделения говорил «капдэскадр», как называли капралов во времена Людовика Четырнадцатого. Уверял, что создаст регулярную часть – из этих-то браконьеров; сформировал роты, и сержантам полагалось каждый вечер становиться в кружок; сержант шефской роты сообщал на ухо сержанту второй роты пароль и отзыв, тот передавал их тем же путем соседу, тот следующему и так далее. Он разжаловал офицера за то, что тот, получая от сержанта пароль, не встал и не снял шляпу. Судите сами, что там творилось. Этот дуралей никак не мог понять одного: мужики хотят, чтобы ими и командовали по-мужичьи, и что нельзя приучить к казарме того, кто привык жить в лесу. Поверьте, я знаю вашего Буленвилье.

Они молча сделали несколько шагов, думая каждый о своем.

Затем разговор возобновился.

– Кстати, подтвердились слухи о том, что Дампьер[34] убит?

– Подтвердились, капитан.

– На подступах к Конде?

– В лагере Памар. Пушечным ядром.

Дю Буабертло вздохнул:

– Граф Дампьер. Вот еще один из наших, который перешел на их сторону.

– Ну и чорт с ним! – сказал Ла Вьевиль.

– А где их высочества принцессы?

– В Триесте.

– Все еще в Триесте?

– Да.

И Ла Вьевиль воскликнул:

– Ах, эта республика! Сколько бед! Было бы из-за чего! И подумать только, что революция началась из-за какого-то дефицита в несколько несчастных миллионов!

– Ничтожные причины самые опасные, – возразил Буабертло.

– Все идет к чорту, – сказал Ла Вьевиль.

– Согласен. Ларуари,[35] умер, дю Дрене[36] – совершенный дурак. А возьмите наших пастырей Печального Образа, всех этих зачинщиков, всех этих Куси[37] епископа Рошельского, возьмите Бопуаля Сент-Олэра,[38] епископа Пуатье, Мерси,[39] епископа Люсонского, любовника госпожи де Лэшасери…

– Которая, да было бы вам известно, зовется Серванто.[40] Лэшасери – название ее поместий.

– А этот лжеепископ из Агры, этот кюре неизвестно даже какого прихода.

– Прихода Доль. А звать его Гийо де Фольвиль.[41] Он, кстати сказать, человек очень храбрый и хорошо дерется.

– Нам нужны солдаты, зачем нам попы! Да еще епископы, которые вовсе и не епископы даже! И генералы, которые вовсе и не генералы!

Ла Вьевиль прервал капитана:

– Есть у вас в каюте последний номер «Монитера»?[42]

– Есть.

– Интересно, что нынче дают в Париже?

– «Адель и Полэн» и «Пещеру».

– Вот бы посмотреть!

– Еще посмотрите. Через месяц мы будем в Париже.

И после минутного раздумья дю Буабертло добавил: