Читаем Девяносто три! полностью

Ждет химическую супругу, дочь Бабалон, искупление новорожденного эона. Избраны три футболиста из юношеской сборной (вратарь, нападающий, полузащитник), их смешные разговоры, языки, пропитанные дешевым дымом, неумелые губы. Фантастические междометия. Родились, когда у нас уже подкашивались ноги. Когда каждый стакан, каждый вздох, каждый порошок кажется лишним. Mirror cracked from side to side. Потрогал место, где была белая кнопка. Дырки от шурупов все темнее. Груши "побил мороз". Кто остался, парни?

Прямой провод в кнабенпарадиз. Заржавевшие мембраны. There ain't no bones in the ice-cream. До-ми-соль — густые капли прощупывают мраморные плиты, ночью запихнул половинки в синий форд, tin-lizzie. Сладкий запах мертвого божества. Пять лет спустя вспыхнули в гараже.

Уилсон и Парсонс.

Царствует мачизм, яблоко превратилось в гирю, требуха в цинковом корыте. Кончил на бедные кишки, лизнул запотевший глаз. До утра скакал по полям, не разбирая дороги. Вернулся исхлестанный ветками, ссадина на шее. 26 июня 1483 года.

Понимаешь, хорст хорст.

Нагнулся к воронке, прошептал: esiach. Ему нужна сестра это как магнит они тянутся полюса очень просто вот фронтон вот две впадины вот факел вот цепной мост тогда все складывается как треугольник и заяц. Две линии на поясе венеры. Или вообще никаких линий. Придавил дикарской ладонью пресс-папье с бронзовой розой. Провожу за этим столом всю жизнь. Иногда во французский клуб.

Подозрительная трещина на нижней губе. Блядский хынек? Как раз две недели. И опасная тяжесть под левым веком.

В 10:17 звонок из Вевельсберга. Хотят уточнить списки. В первый раз приглашен Хаусхофер-фис. Карма, испорченная как позавчерашний персик. Ты — мразь, будешь прыгать по команде. Никчемный разговор про еврейские планы, заставим чистить зубными щетками парапет. Мост александра третьего, беглая конспиративная встреча. Элевсинские таинства. Директивы Вевельсберга, полужирный курсив.

— Эксперимент по пересадке прекращен.

— Но еще три головы остались.

— Пришейте, и на этом все.

Повесил трубку, не сразу легла, фашистские гудки. Ресивер. Бассейн, подрочить, спать.

Понемногу перерезают сухожилия, их невидимые бритвы, вроде секундной стрелки часов, что висят в канцелярии f.

День за днем. То тут, то там возникает течь. Где голландский мальчик, затыкающий пальцем? Где хынек? Сегодня день суеты, понаехали бюргеры, три минета за вечер. Его изможденное тело, укус на плече. "Ебешься, как тамплиер". Сложил на полу: часы, телефон, зажигалка, пакетик с порошком, зеркальце, трубка. Выглянул в сад, потрогал ногой мокрую землю, вернулся.

— Что у тебя?

— "Книга мольбы". 48 страниц, серебряная бумага, без тиража, без года, мюнхенские печатники туле.

— Четыреста марок.

Потайное слово в этой истории — «жалость». Видел бритву?

Его подмышка: пахнет францией, яхтой, лентой на бескозырке.

<p>62</p>

Продажные дети: хынек-альфа, хынек-штрих, хынек-бис, хынек-раненые-ноги. Раскаленный прут Нового Ирода, побродил по юному мясу. Его стоны, его понимающие глаза: кончай скорее. Третий фюрер за ночь: пятница/суббота, все танцуют. Стыдная, зловонная хворь: кондиломатоз. Три тысячи. Лизнул нижнее веко, лизнул верхнее веко. То, что могло бы случиться просто так пятнадцать лет назад. Бесплатно. На дешевом порошке, на розовой капсуле, на треугольной таблетке. Их ценные чувства. "Ты милый человек, я знаю". Поведала рыба.

— Когда в Вевельсберг?

— Вечером в среду.

Шестерка жезлов, глаз коронованного младенца: виктори. Согрел в бархатном мешочке, прошептал полоумные слова. Вторая карта все сбила: старуха, спрятанная в лилиях, не разглядишь. Что-то про тайные знаки, нонсенс. А ведь было время, когда.

Запихнул выручку в освященный конверт. Прихлопнул машинкой.

— Твои руки нужно прятать. Сними кольца, не разжимай кулаки.

Негр и негритянка, розовые опухоли между пальцев, страшно прикоснуться. Но тем не менее.

Ветер северо-восточный, заморозки. "Фосфорная бомба", стержень расцеплен.

— Диагноз: кондиломатоз.

— Диагноз: эмфизема.

— Tell your own story.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза