Девяностые годы

Однажды, когда они гуляли к югу от Маунт-Шарлотт, они набрели на странное и отвратительное маленькое животное, которое местные жители называли «горный черт». Это был хамелеон; на солнце он становился желтым в коричневую крапинку, а когда ползал среди камней, то принимал другие защитные цвета — бурый и серый. Создание совершенно безобидное, но уродливое до нелепости. Все его тело покрывали пупырышки, и у него были выпуклые блестящие глаза. Совсем как маленький дракон, решила Салли, или какой-нибудь оборотень из сказки.

— Мингари! — тихо воскликнула Маритана, увидев животное. Она уселась на земле на некотором расстоянии от гревшегося на солнце хамелеона, чтобы не спугнуть его. Но мингари ускользнул так быстро и неслышно, что Салли даже не заметила, куда он делся.

— Может быть, она сделала кубу — младенца? — пояснила Маритана и, понизив голос, стала рассказывать о том, как давным-давно, когда здесь появились первые черные люди, мингари были женщинами, которые не хотели иметь дело с мужчинами. Их закон запрещал им говорить или свистеть, чтобы мужчины их не услышали, и когда мингари проходили по местам охоты, их охраняли свирепые духи. Женщины-мингари должны были рожать детей для всех туземных племен. Где бы они ни присели отдохнуть — у водоема или под большим камнем, — они оставляли кучу младенцев. Но однажды, когда женщину-мингари схватил молодой воин, она закричала, и свирепые духи в наказание превратили ее и всех ее сестер в этих маленьких животных, лишив их голоса и усеяв роговыми шишечками для защиты от врагов.

Но мингари до сих пор оставляют младенцев всюду, где они отдыхают, и если Маритана и даже сама Салли посидят на том месте, где был хамелеон, у них непременно родится ребенок, — с надеждой в голосе сказала Маритана.

— Тогда уйдем скорей отсюда! — воскликнула Салли, притворяясь, что она страшно испугана. — Я сейчас вовсе не хочу иметь ребенка, Мири.

Маритана засмеялась журчащим смехом, но посмотрела на белую женщину с любопытством и недоверием.

— Как? Не хочешь ребенка? — пробормотала она.

В другой раз они увидели, что сверкающая поверхность соленого озера так и кишит дикими утками. Маритана побежала обратно, чтобы предупредить Фриско. На другое утро, до рассвета, Моррис и Фриско отправились к соленому озеру. Они пробрались болотом, вошли в озеро и, прячась под кустами, как это делали кочевники, стали стрелять по уткам. Маритана последовала за ними и, сняв с себя платье, скользнула в ледяную воду: она подбирала убитую дичь.

В восторге от удачной охоты, она вернулась с целой связкой блестящих черных птиц, прикрепленной к палке, которую она несла на плече. Весь день она возилась с ними, закатала их непотрошеными и неощипанными в грязь и вырыла яму, чтобы их испечь.

— Дикая утка «а-ля Маритана» — лучше этого ничего быть не может! — хвастался Фриско.

Однако Моррис предпочитал, чтобы утка была выпотрошена и ощипана, и Салли зажарила его долю добычи в своей походной «печке». У них с Моррисом гостей к обеду не было. Но с десяток родственников Маританы вдруг появился неведомо откуда с явным намерением участвовать в пиршестве.

Увидев их, Фриско рассмеялся. Он сказал, что ему нравится разыгрывать знаменитого охотника, и он раздавал куски печеной утятины с добродушной щедростью. Наконец трапеза кончилась, и туземцы ушли; но когда Фриско на следующий день вернулся с работы, он снова застал их возле своей палатки: они просили муки, сахару, чаю и табаку. Фриско обозлился и прогнал их, отчаянно бранясь и ругаясь им вслед до тех пор, пока последний темнокожий не скрылся из виду.

Маритана отнеслась к этому изгнанию совершенно спокойно. Она по-прежнему расхаживала по лагерю, смеясь журчащим смехом, и с увлечением делала все то, чему научилась у Салли. Но через два-три дня она исчезла. Ушла к своим, пояснил Фриско, и будет теперь кочевать с племенем до тех пор, пока старому Бардоку, ее мужу, не захочется вина и табаку. Тогда он опять пошлет Маритану в лагерь белых.

Глава XXI

Быстро проходили дни, полные золотого солнечного блеска и такой изумительной небесной синевы, что Салли она казалась прекраснее всего на свете, — приближалось лето.

После дождей или во время холодов окраска земли и неба радовала глаз разнообразием и сочностью. Дороги и взрытые склоны хребта были рыжевато-красные, трава по обочинам и между кустов отливала изумрудом. На горизонте высилась сапфировая вершина Маунт-Берджесса, кругом расстилалось море зарослей, сизо-серое, как голубиное крыло, почти фиолетовое в туманные вечера и в лучах багряного заката.