DEVIANT

На эту мудреную фразу она, конечно, оглянулась. Свет софитов. Внимание красивой девушки. Начало положено. А потом, уже вместе, вы часто вспоминали этот случай. Как будто бы это было началом чего-то важного, всеобъемлющего. Как будто все остальное, что происходило с вами после, находилось уже в контексте ваших отношений.

Ощущение, что все-таки лучше нее тебе не найти, появилось, только когда после бизнес-школы ты вернулся в Москву – обаятельный, успешный, ищущий. Попытки были, потом они сменились просто девушками, потом сексом без обязательств, а кончилось тем, чем кончилось. И вот тогда-то ты уже был не настолько труслив, чтобы не искать с ней встреч. Московский мир очень тесен и упорядочен. Она была с серьезным романом, практически замужем…

Вот это «практически», ты надеялся, было каким-то образом связано с тобой, ну, или с воспоминаниями, а может, с кем-то другим, с кем тоже было непросто, или же с обыкновенным «не знаю, чего хочу». Любой неуверенный ответ – и она снова твоя. Но так сразу не получилось.

Близость была, но все оказалось не так просто. Она говорила, что ты эгоист, а в ней просто играет детство. Было лето, ты брал у отца красный «мерседес-купе», она надевала красивые платья и шпильки. У ваших старых друзей – брата с сестрой Галоян – была в распоряжении квартира с окнами на Старый Арбат. Как-то вы провели там целых пять дней и ни разу не соскучились по внешнему миру.

У нее были длинные волосы, которые она распускала или убирала в хвост, и чудесное ярко-синее платье без бретелей, державшееся резиночками.

Вы тогда не думали, не говорили, что любите друг друга, ничего не обещали. И это и было чудесно. И этого уже никто не отнимет, оно стало частью вас.

Вы даже остались на фотографиях туристов: влюбленная пара, очень красивая девушка с крупным камнем на пальце, холеный небритый мужчина, курят, смеются, целуются на балконе. Oh, whose Russians.

В той квартире на Арбате она по старой памяти (помнила ведь все твои юношеские увлечения, каждое предпочтение – в музыке ли, поэзии, прозе) распечатала тебе нобелевскую речь Бродского. А когда съедено и выпито было достаточно и запахи духов крепко смешались в один, она, пьяная, зачем-то начала упрекать тебя за эти годы порознь, ссылаясь на «Мастера и Маргариту»:

– Знаешь, почему Мастер не заслужил света, а заслужил только покой? Потому что он струсил. Покой он заслужил, потому что много страдал. Но Маргарита тоже страдала, она сделала все для него, ничего не боялась, а когда все уже было хорошо, все было сделано, выстрадано, он просто струсил. А ты струсил перед такой мелочью. Ты же испугался, это было видно. И поэтому возникали все эти другие женщины. Ты сам оправдывался в своей трусости. Это было унизительно. Я ничем такого не заслужила. Как ты думаешь, я буду с тобой после этого?

Ты молчал. А потом переключался на разговор о работе.

Ты говорил ей, что идти за своим талантом – величайшая глупость, потому что это самый простой путь. А на самом деле ты умалчивал о том, что это и есть настоящее счастье.

Но вины ты не чувствовал. Какая разница, что было. В этом арбатском доме, на виду у туристов и прохожих, прошлое казалось неважным. И все воспоминания о двух годах в бизнес-школе номер один в мире, все предложения о работе казались такими дурацкими и неуместными. Рядом с такой красивой женщиной слова – даже оправдания – не имели смысла.Имели смысл только прикосновения.

* * *

...

Пишущий стихотворение, однако, пишет его не потому, что рассчитывает на посмертную славу, хотя он часто и надеется, что стихотворение его переживет, пусть ненадолго.

Начиная стихотворение, поэт, как правило, не знает, чем оно кончится, и порой оказывается очень удивлен тем, что получилось, ибо часто получается лучше, чем он предполагал, часто мысль его заходит дальше, чем он рассчитывал.

Человек принимается за сочинение стихотворения по разным соображениям: чтоб завоевать сердце возлюбленной, чтоб выразить свое отношение к окружающей его реальности, будь то пейзаж или государство, чтоб запечатлеть душевное состояние, в котором она на данный момент находится, чтоб оставить – как он думает в эту минуту – след на земле.

Иосиф Бродский. Нобелевская лекция