Девять

Такой я ее и запомнил: трогательная округлая девичья полнота (и при этом сочная стройность тростинки), пухлые губы, блеск в глазах и взгляд за океан сквозь меня. Она потому и позволила поцеловать себя, что в упор не видела меня, Платона. Это был символический поцелуй – привет тому, еще не найденному ею Мужчине. И его роль покорно исполнил я.

Что ж, мне было это не сложно: я ведь тоже прикасался губами не к Алисе, а к моей Мечте.

Но расставаться не хотелось.

– Что это у тебя за брошь? – спросил я, чтобы как можно дольше продлить мгновение.

– Это серебряный скарабей. Можно, я подарю его тебе на память? На память именно об этом времени. Вот, возьми. Это мой талисман. Он принесет тебе счастье.

– Спасибо. А удачу принесет?

– Счастье всегда приходит через удачу.

– На счастье – давай. Смотри, какая странная скатерть.

– Ты специально подозвал меня, чтобы обнять? Чем же скатерть странная?

– Мне кажется, она с автографом Пушкина.

– Александра Сергеевича?

– Да, того самого.

– А ты фантазер.

– «Сказку о мертвой царевне и восьми богатырях» помнишь, Алиса?

– Помню. Только сказка была о семи богатырях. Мне пора.

– Странно. Мне всегда казалось, что богатырей было побольше. А королевич Елисей разве не в счет?

– Мне правда пора, Платон…

– А какое у тебя любимое число?

Потом потянулись спокойные, размеренные, почти унылые, если бы не молодость, годы – а поцелуй все не забывался. Временами мне казалось, что поцелуй предназначался мне, именно мне, Платону, – и было так стыдно, когда я представлял, что об этих моих тайных мыслях может узнать Алиса. Ведь в моих мечтах было что-то от слабости: я не мог найти себе девушку по сердцу, вот и выдумывал себе прекрасную, скорее всего, несуществующую, Алису. Если она узнает об этом, то поймет, что я слабак и неудачник. Ничтожество. Вот почему я тщательно скрывал (в том числе и от самого себя) то, что казалось мне самой большой моей слабостью.