Девять десятых судьбы

Несмотря на поздний час, на холод, на темноту (Республика была бедна, и для зрителей не полагалось света), - зал был полон.

После трудового дня, после чортовой работы, десятки раз заставлявшей рисковать шкурой, которую приходилось ценить не дороже обыкновенной барабанной шкуры или даже дешевле ее, - люди в солдатских шинелях считали себя в праве отдохнуть, а суд в ту пору был единственным театром революции; сходство довершалось тем, что освещена была только эстрада; в этом театре подсудимые должны были считать себя актерами на трагических ролях, - и лучше всех играли те, которые играли последний раз в жизни.

Почти все зрители были вооружены, а патроны в эти дни не любили подолгу гостить в обоймах; поэтому иногда случалось, что во время допроса свидетелей или обвиняемых оглушительный выстрел прерывал заседание; впрочем, через две-три минуты оно начиналось снова с тою разницей, что к судебной летописи, которую никто не вел, прибавлялось новое дело.

Среди этих людей, принимавших живое участие в судоговорении, задававших со своих мест вопросы судьям, свидетелям, подсудимым, задолго до окончания дела выносивших приговоры, - в этот день были два молчаливых зрителя; впрочем, не проронил ни слова только один из них - женщина с подвязанной рукой, сидевшая неподалеку от эстрады, крепко зажав зубами потухшую папиросу; другой - высокий сухощавый военный, сидевший в последних рядах, время от времени беспокойно бормотал что-то, не договаривая и заикаясь.

Подсудимый был введен в зал под конвоем двух матросов с винтовками в руках; он разочаровал зрителей: на этот раз актер на трагических ролях играл свою живую роль со спокойствием повешенного, у которого крадут его веревку.

Но если бы Республика была богаче, и зрительный зал был освещен не хуже эстрады суда, и если бы он взглянул на одно из тех двух лиц, которые с разных концов залы смотрели на него, не отрываясь, он снова лишился бы своего спокойствия и на этот раз до самой смерти: для него лучше было, что зрительный зал погружен в темноту.

Дело началось докладной запиской, которую огласил председатель суда. Обстоятельства дела излагались кратко: начальник красногвардейского отряда Кривенко обвинял гражданина Республики Шахова в провокации и требовал, чтобы означенный гражданин был предан революционному суду.

- Будучи извещен о том, что гражданин Шахов, за которого я поручился перед Военно-Революционным Комитетом в назначенный час не явился к своей команде, - негромко читал председатель суда, - я отправился в номера, где он остановился, но не застал его дома; там же в номере мною было найдено письмо, из которого я убедился, в том, что: пункт первый...

На основании прилагаемых к докладной записке бумаг, начальник отряда Кривенко требовал, чтобы означенный гражданин был расстрелян, - тем более, что он с неизвестными целями втерся в доверие ответственных лиц, тем более, что эти лица давали ему поручения первостепенной важности, тем более, что, обманывая доверие республики, он выполнял эти поручения с неизменным успехом; Кривенко, будучи непосредственным начальником подсудимого, может засвидетельствовать это в любую минуту.

Глухое жужжание вдруг поднялось во всех концах зрительной залы и покатилось по рядам: председатель суда толкнул колокольчик и спросил подсудимого, что имеет он возразить на докладную записку гражданина Кривенко.

Подсудимый очнулся от своей задумчивости, провел рукой по лицу и ответил негромко:

- Ничего.

- Не имеет ли дополнить что-либо к своим показаниям свидетель?

Да, свидетель имеет некоторые дополнения: он просит суд еще раз обратить внимание на то, что подсудимый в бытность его в отряде отличался храбростью и честностью, а даваемые ему поручения выполнял, неоднократно рискуя своей жизнью; так он участвовал в занятии революционными войсками Зимнего дворца, так под Сельгилевым он блестяще выполнил приказ разоружить ударные батальоны; свидетелю известно также, что под Гатчиной подсудимый был взят в плен Красновскими казаками; разумеется, если бы подозрения свидетеля, изложенные им в докладной записке, были вполне справедливы, то подсудимому стоило сказать несколько слов, чтобы его отпустили на все четыре стороны; между тем подсудимого приговорили к расстрелу, и этот приговор был бы приведен в исполнение, если бы Гатчина не была взята нашими войсками.

Правда, революционная совесть свидетеля заставляет его сказать, что повидимому все это он делал с целью втереться в доверие ответственных лиц, на что указывают некоторые фразы из найденного письма, но тем не менее свидетель еще раз предлагает суду принять во внимание все эти обстоятельства.

Когда свидетель кончил, крупные капли пота катились по потемневшему лицу; не глядя ни на кого, заложив руки за спину, он прошел через эстраду и вернулся на свое место.

Председатель суда, с напряженным вниманием рассматривавший свои руки, оторвался от этого занятия и строго посмотрел на подсудимого.

- Что имеет подсудимый возразить на дополнительные показания?

Подсудимый ответил не повышая голоса:

- Ничего.