Девять девяностых

Оксана была благодарна прекрасной Снежане, которая внезапно выросла за спиной у фокусника и потянула его за руку. На Оксану она не смотрела — возможно, в отличие от Цыкина, ей удалось захватить фрагмент выступления Витечки. Снежана была в старой дубленке с потертой вышивкой, песцовая шапка выглядела на ней оскорблением.

Цыкин долго прощался, ему не хотелось расставаться с поклонницей истинной магии.

— Я исполню одно ваше желание! — крикнул он перед тем как уйти. — Загадывайте, обязательно сбудется!

Оксана шла домой и мечтала — пусть дома будут только дети и муж. Чтобы ни Маши, ни Лены, ни Витечки, ни чужой обуви в коридоре, ни посторонних запахов в ванной, ни лишних чувств, ни сомнений, ни-че-го.

Небо сверкало звездами, как мамин шарфик из люрекса. «Плещутся звезды», — пела Оксана, чтобы согреться и скорее дойти до дома.

Открыла дверь ключом — и тут же споткнулась взглядом о две пары высоких женских сапог и разбитые, как у странника, Витечкины боты.

Может, если она решится уйти из дома, забрать детей к маме, вернуться в институт, то у нее всё получится?

Или вот еще вариант: ворваться сейчас в ту закрытую комнату, перебудить по дороге малышей и Витечку, сладко храпящего перед включенным теликом, и отхлестать этих девок их же длинными сапогами?

В общем, у Оксаны было не так уж много желаний.

Она поцеловала спящих малышей (Миша даже во сне выглядел обиженным), легла с ними на диване третьей и уснула.

Во сне Оксана твердо дала себе обещание начать новую жизнь, что бы это ни значило.

Утром она тихо собрала Юлю с Мишей и увела их в детский сад, потом отработала смену, забрала детей и вечером сидела за кухонным столом, слушая, как Горелов спрашивает у всех сразу: все-таки кому из них первому пришла в голову идея зайти в тот, с позволения сказать, клуб?

Никто не смог вспомнить.

Екатеринбург

«Рано или поздно в Париже вы наверняка столкнетесь со мной».

Андре Бретон

Города и люди

Города — как люди, и с кем-то просто не складывается. Неважно, кто виноват — ты или город. В Вене пролился горячий глинтвейн — обжег коленку, и на руку тоже попало, огнем по вене. Киев — место, где сумело остановиться время, но это не в плюс Киеву. В Варшаве так серо и грустно, будто это Москва. Как можно уехать в Москву по своей воле? Сюда должны ссылать, будто на урановые рудники. Наказан и казнен — Москвой. В Санкт-Петербурге лучше, но он сырой, болотный, и под обоями в квартирах — непрописанный, но живучий туберкулез. Палочки Коха.

А вот когда Олень рассказывала про свою Вену, она у нее была теплая и круглая, как добрая бабушка. А Варшава — цветная. И так вкусно звучало коварное киевское слово «кавярня». Олень обожает Питер и всё еще, несмотря на преклонные сорок, мечтает жить в Москве.

Прозвище сама заработала: в первом классе подписывала рисунок для выставки — «Оленька», но буквы были детские, в аршин, и уместился на листке только «Олень». Дальнейшее — заслуга одноклассников. Хорошее прозвище, кстати. Аду дразнили хуже — Матреной. Обидно иметь такую румяную, жирную кличку — особенно если мечтаешь стать бледной и длинноногой. Матрена — это благодаря учительнице литературы:

— Образ Матрены Тимофеевны! Морозова, к доске!

— Ты заметила, — спрашивала Олень, — что Ремарк подчеркивает в своих героинях широкие плечи и тонкие колени?

Десятый класс — самое время читать Ремарка и внимательно разглядывать друг друга, а потом, особо пристально, себя — в зеркале, под музыку. Какие у меня ноги, волосы, губы. Какая же я? И зачем — я?

«Казанова, Казанова, — визжал магнитофон, — зови меня так!»

«Назову тебя Гантенбайн, — мстительно думала Ада. — Или вообще — Измаил». И снова в зеркало, как в книгу: «Плечи широкие, это точно. Но я совсем не уверена в том, что у меня — узкие колени».

Одноклассник, дымящийся от тестостерона, который, впрочем, в широких массах тогда еще идентифицирован не был, увидел у Ады книжку. Автор Хулио Кортасар.

— Галина Пална! А чё Морозова читает матерные книги!

Галина Павловна по кличке Галка-Палка — это у нее на физике однажды выпал зуб изо рта, когда она вопила на весь класс. Первопричину ора не вспомнить, а вот зуб всё так и летит через память у каждого. Сейчас нахмурилась, предвкушая:

— Дай книжку, Морозова.

Олень с мелком у доски смотрит испуганно, правда что Бемби.

Галка-Палка схватила Кортасара, листает возмущенными пальцами.

— Заберешь у директора, с родителями. Как тебе только не стыдно? На обложке такое слово, а ты читаешь!

— Это имя писателя, Галина Пална!

Чеканкой:

— У писателя не может быть такого имени!

Директор школы маленький и лысый, смотреть на него неприятно. Почему-то Ада представляла себе, как он лезет в форточку — и не застревает.

— Родители придут?

— Мама в Китае. А папа очень занят.

— Ясно. И что натворила гражданочка Морозова?

Он всех учениц зовет гражданочками. Тревожная привычка.