Девять граммов в сердце… (автобиографическая проза)

Собираясь укладываться спать, они болтали о разном. Ванванч вдруг вспомнил фотографию смеющегося Кирова. Киров был в простой гимнастерке. Между жизнью и смертью пролегала короткая дорога. «А враги окружают нас, — сказал Ванванч многозначительно, — и их слишком много». Фунтик бросился к окну. «Не вижу ни одного!» — закричал он. Антик сказал, кривя губы: «Опять ты понес какую-то чушь!..» — «А вот Кирова уже убили», — заявил Ванванч. Ему хотелось услышать от них подтверждение своим словам, и тогда стало бы понятнее, почему так осунулось и потемнело мамино лицо, почему в папином голосе появились столь непривычные нервные интонации. Да, почему? Почему? Но Фунтик насвистывал что-то пустое, а Антик старательно рисовал лебедя. Постели были уже приготовлены. У Ванванча на душе было неспокойно. Вдруг он заметил, что у него на подушке и у мальчиков на их подушках лежит аккуратно сложенное нечто из полосатой материи. «А это что?» — простодушно спросил он. «Как — что? — удивился Антик. — Это пижама. Ты разве не знаешь?» — «Знаю», — ответил Ванванч, не понимая, что это такое. Он сидел на краю своей постели, не раздеваясь, и исподтишка поглядывал, как они поступят с этим своим полосатым. «Пора ложиться», — улыбнулся Фунтик. «Я не люблю спешить», — потерянно сказал Ванванч. «Какой ты особенный», — сказал Антик, не скрывая усмешки. Ванванч ждал. Наконец мальчики начали раздеваться, и все, к счастью, разом встало на свои места. Ванванч увидел краем глаза, как Фунтик, скинув с себя все, натянул длинные полосатые панталоны, а затем — такую же полосатую курточку и, ахнув, юркнул под одеяло.

Несколько дней после этого Ванванч хранил напряженное молчание. Когда его спрашивали, как было в гостях, сдержанно отвечал, что понравилось. Подогретый нелепым случайным бахвальством, уселся как-то за стол, вырвал из тетради чистый лист и легко записал первую строчку: «Мне одиннадцать лет…» После же ничего не мог придумать и оставил эту затею. Однажды, все-таки разговорившись, выдохнул маме: «Мамочка, почему у них такой громадный дом?.. У них такие кресла, как у Кемпа!.. И горничная!.. И они спят в полосатых пижамах!..» Мама поморщилась и сказала как-то не очень вдохновенно: «Они хорошие люди… ну, это у Маргариты Генриховны такой вкус… ну, немного такой, понимаешь?..» А папа вечером, выслушав откровения Ванванча, погладил его по голове: «Да, у Маргариты есть буржуйские причуды… Ничего, ничего, мы это постепенно вытравим. Верно, Кукушка?» — «Конечно», — отчеканил Ванванч, и, выходя из комнаты, услышал, как папа сказал маме, посмеиваясь: «Как тебе нравится этот маленький большевик?..»

Весна подступала медленно, лениво, испуганно, но вот наконец утвердилась, и обнажилась взрыхленная глина и зачавкала под ногами. Бабуся страдала от вечного холода и постоянно видела обстоятельные сны о Тифлисе и потому так же обстоятельно, с подробностями их пересказывала. Ее круглые добрые глаза покрывались влажной пленкой, губы едва заметно кривились. Ванванч видел все это и жалел бабусю, однако все как-то на ходу, не всерьез, словно ему не хватало времени на внимание к окружающим, а личная жизнь поглощала силы. Она была прекрасна и захватывающа, только все чаще и чаще долетающие до него отдельные фразы, какие-то недоумения, нервозность и ускользающие растерянные взгляды делали эту прекрасную жизнь немножечко напряженной, немножечко непрочной… Ванванч не любил неясности. Все должно было быть понятным: если уж пожар — то пожарная машина и звон колокола, если уж поющая птица — то птица, а не Елена Колодуб. Белые и красные, рабочие и буржуи, да и нет…

А весна все-таки брала свое. Уже высунулась первая любопытная травка. Почки напряглись, лопнули, распахнулись. Лелино плечо оставалось таким же горячим. Четвертый класс был на исходе, даже не верилось! На день рождения папа и мама подарили ему толстенную книгу о животных. Автором был неизвестный Брэм. На рисунках звери выглядели живыми. Появление каждого нового изображения сопровождалось маршеобразной музыкой — то ли он сам напевал, то ли она проливалась с небес… Хищники, пресмыкающиеся, птицы… Его любовью стала антилопа Бейза. История ее жизни выглядела возвышенной и трагичной. Ее длинные изысканные рога не всегда спасали от смерти, но их владелица была прекрасна.

Афонька Дергач, которого он познакомил с нею, был в восхищении. Он долго разглядывал антилопу, потом сказал: «На нашу козу похожа… У нас была такая…» — «Да это же антилопа, — обиделся Ванванч, — а рога какие!.. А глаза!..» У Бейзы были громадные глаза, переполненные тоской, и можно было вглядываться в них вечно… «И у нашей козы рога такие же были, — упрямо сказал Афонька, — и глаза такие же… Она у нас уметливая была, ровно кошка, все о ногу терлась, а глядела — ну ровно жалостливая девка…» — «Какая еще уметливая?» — недовольно переспросил Ванванч. «Ну, добрая, значит…» — засмеялся Афонька.