Девять карет ожидают тебя

Я больше не думала, что мадам де Валми боится мужа. Это не проявлялось явно, но было очевидно, что они очень близки. Между ними существовала граница, как между светом и тенью, они очень подходили друг другу. Вероятно, подумала я с жалостью и понимая ее только на половину, отстраненная холодность Элоизы де Валми — побочный продукт самурайского самоконтроля, о котором она никогда не забывает. Молодость не позволяет представить темперамент, отличающийся от собственного, я чувствовала, что жизнь Леона де Валми намного легче, чем его жены. А ее отношение ко мне и Филиппу — должно быть часть ее общей отключки. Нужно время, чтобы сдержанность растаяла, двери открылись. Ее взгляд выражал не понимание, а что-то вроде ожидания, оценки, не больше. Может быть она до сих пор, как и я, думает, с какой стати ее муж сказал, что возможно она сделала «очень большую ошибку».

Она вышивала с нежной деликатностью. Лампа у плеча, мягкий свет на тонкой белой руке, иголка вспыхивала, протыкая полотно. Мадам не поднимала головы.

— Сядь рядом со мной, Филипп, на эту скамеечку. Можешь пробыть здесь десять минут… Нет, мисс Мартин, не ускользайте. Мне бы хотелось, чтобы вы тоже сели и занимали месье Флоримона.

Маска на месте. Собрана и элегантна, как всегда. Ей даже удалось выражать слабую заинтересованность в ритуальном разговоре о делах Филиппа и его старательных ответах.

Флоримон сказал рядом со мной:

— Может, присядете?

Я благодарно повернулась и встретилась с мягкими глазами, которые, казалось, ничего не упускали. Он заметил прилив и отлив симпатии и резкого отторжения, которые оставили меня молчаливой и напряженной, и решил полностью выложиться, но развлечь меня. Слегка скандальные истории из его репертуара были чрезвычайно занимательны и, по крайней мере на половину, правдивы. Я знала его Париж лучше, чем он мог подумать, и скоро наслаждалась от всей души. Он слегка, но мастерски со мной заигрывал и выглядел сначала немного смущенным, а потом восхищенным, когда обнаружил, что его галантности меня развлекают, а не конфузят. Он бы, конечно, еще больше смутился, если бы понял, что каким-то чудным образом напоминает мне папу. Последний раз я слышала такую сверхизысканную болтовню десять лет назад, когда меня пустили на папину вечеринку с напитками и стихами. Думаю, простительно, что я радовалась каждому моменту нашего забавно ностальгического разговора.

То есть радовалась бы, если бы не ловила периодически взгляды прохладных глаз Элоизы де Валми, выражающие неопределенную смесь оценки, беспокойства и, как ни фантастично, страха. И если бы мне не было интересно, кто доложил о том, что мой французский улучшается с каждым часом.

Нас перебило появление Седдона с подносом коктейлей. Я вопросительно поглядела на мадам, а мальчик шевельнулся, будто собирался встать. Она не успела нас отпустить, потому что Флоримон проворковал:

— Не прогоняй ребенка, Элоиза. Обязательная программа выполнена, может быть выдашь его мне?

Она улыбнулась, подняв аккуратные брови:

— Что ты будешь с ним делать, Карло?

Он наконец-то положил книгу на самый край хрупкого кофейного столика и принялся выуживать что-то большой рукой в неаккуратном кармане. Улыбнулся Филиппу, который смотрел на него с ненавистным мне настороженным видом, и лицо ребенка слегка расслабилось в ответ.

— Когда мы последний раз виделись, парень, — сказал Флоримон, — я пытался втянуть тебя в единственное цивилизованное времяпрепровождение для мужчин, обладающих здравым смыслом. Ага, вот и они… — Он выловил маленькую доску из кармана — крохотные шахматы для путешественников с красными и белыми фигурками.

Мадам засмеялась:

— Необоримая страсть, — в ее холодном голосе появилось что-то очень похожее на снисходительность, — Хорошо, Карло, но он должен подняться наверх не позже, чем пятнадцать минут. Берта будет его ждать.

Что это неправда, прекрасно знали и она, и я. Хотя разговор шел на французском, она быстро на меня взглянула, и я постаралась лишить свое лицо всякого выражения. Очень интересно, что не я одна умудряюсь не давать Филиппу сталкиваться с дядей.

Мальчик с готовностью подвинул скамейку, и двое сосредоточенно уставились на доску.

— Ну посмотрим, — сказал Флоримон жизнерадостно, — помнишь ли ты правила, mon gars[24]. Припоминаю, что в прошлый раз мы двигались весьма беспорядочно, но в твоей концепции игры присутствует некоторая дикая свежесть, которая дает поразительные результаты. Твой ход.

— Я пошел, — сказал Филипп серьезно, — пока вы говорили.

— Да, pardiew[25]? А, королевской пешкой. Классический гамбит, месье… А я — этой пешкой. Так.

Филипп склонился над доской, сурово свел ниточкой брови, все его маленькое существо сосредоточилось на игре. Над ним Флоримон раскинулся в кресле, осыпая сигарным пеплом прекрасно скроенный пиджак, благосклонно на него поглядывал и ни на секунду не прекращал бесцельный интеллигентный поток слов. Было очевидно, что мальчик, если вообще слушает, поймет не больше трети.