Девять хат окнами на Глазомойку

Некоторое время они молчали. Отец все сидел, но смотрел в сторону. Веня ходил по комнате, не зная, что сказать, как повести себя. Оправданий у него не находилось. Но и дать какое-то обещание тоже не мог. Марина…

И тогда Михаил Иларионович сказал:

— Да не убивайся ты. Все проходит. Будут у нас работящие люди, их нам и надо-то немного, ведь техника вон какая, один тракторист-мастер способен ныне обработать и выходить урожай на доброй сотне гектаров. Митя уже доказал. И еще слово скажет, если погода в этом году не помешает.

— Ладно, папа, — решительно произнес Вениамин. — Я тоже скажу свое слово. Только не сегодня, конечно. Что-нибудь придумаем вместе с Мариной. Она у нас разумница. Она поймет!

— Завтра едешь?

— Да, с утра, если будет оказия.

— Я подвезу тебя в Кудрино, а там легче найти машину до станции. Марине мой самый сердечный привет. Всегда рады видеть ее здесь. Так и скажи. Всегда рады. И тебя, конечно.

— Может, пройдемся перед сном? — предложил Веня.

— Не возражаю. — И отец тяжело поднялся с дивана.

4

Минул май, и началось лето.

Погода по-прежнему радовала. Земле хватало и тепла, и воды. Ночи все более съеживались, вечерняя заря горела все дольше, почти до одиннадцати. Лишь когда вовсе темнело, с лугов накатывало влажным холодком. Тогда в низинах зарождались пятна белесого тумана. К утру пелена его ровно покрывала всю пойму, добираясь до дальней лесистой террасы за лугом.

Между Лужками и этим лесом, как и между деревенскими огородами и пашней на северной стороне, где проходила дорога на Кудрино, в недолгие ночные часы всюду прокрадывался плоско расплывшийся белесый туман. Тогда бугор с высокими домами на нем смотрелся сказочно, как древнее поселение славян на полотнах Рериха. Молчаливый черный остров с заснувшими домами, резко нарисованными посреди моря белого тумана. Может, и в самом деле в те далекие времена было уже здесь гнездо человеческое? Но память людей не заглядывала так глубоко в прошлое, как не засматривает она и в будущее маленькой деревни, названной по бумагам неперспективной. Чего засматривать?

Но пока деревня жила и работала с великой пользой для людей.

Лужки просыпались до утренней зари, иногда опережая первые признаки дня.

Первыми вскидывались и подавали голос те самые три петуха, о которых было упомянуто. Затем на короткое время опять воцарялась сторожкая тишина. Люди старались урвать у зародившегося утра последние минуты драгоценного сна. Снова начинали орать петухи. Тишина отступала. Где-то шумно завозилась корова. В другом доме хлопнули дверьми, заскрипела калиточка, радостно взвизгнула собака, углядевшая хозяйку. Пропиликал тоненьким звоном колодезный журавль, жестяным звуком отозвалось пустое ведро. И, наконец, будоража тишину кашлем заядлого курильщика, хлопанием калитки и шуршанием закатанных резиновых сапог, на улицу выходил Митя Зайцев.

— Эй, Тимоха! — хрипло кричал он под окном Марии Михайловны Тимохиной. — Вставай, подымайся, рабочий народ! Бычки проснулись, тебя кличут…

Не дожидаясь ответа, он уходил под гору, погружаясь в туман, как погружается в море ранний купальщик — сперва по колена, по пояс, наконец, по плечи и с головой. Из туманной глуби доносился его приглушенный голос. Митя пел что-то несуразное на мотив «Подмосковных вечеров» с частыми паузами для очередной затяжки.

Многоголосьем заскучавших бычков встречал его скотный двор. Прожорливая лобастая орава летом не заходила в помещение, а располагалась во дворе за жердевой изгородью. Здесь остро пахло навозом, перемешанным с торфом. Бычки встречали Митю, они бежали по ту сторону ограды вслед за ним, толкаясь мокрыми боками. По утрам он развозил им завтрак, толкая перед собой вагонетку с травяной и соломенной резкой, густо посыпанной духовитым комбикормом. Бычки сбивались у длинного корыта, влажными носами тянулись к вагонетке и к Митиным порткам с неистребимым запахом солярки. По совместительству его портки служили ему и обтирочным материалом для рук.

Тут как раз подходила, завязывая на ходу старенький фартук, Мария Михайловна или ее худенький Вася с сонной улыбкой на лице. Кивнув Мите, они брались вычерпывать из вагонетки корм и бросали его под нос изготовившимся бычкам. Все смолкало, ряд животных выравнивался вдоль корыт, слышалось дружное сопение и жевание. Пока две сотни голов вычищали корыта, Митя подвозил еще вагонетку. И этот корм исчезал с невероятной быстротой. Потом Мария или ее сынок вынимали три жерди из ограды, и бычки, разминаясь и прыгая, валом валили к открытому прогону на волю.

Туман колыхался, не ведая, в какую сторону ему податься от близкого уже солнца. Заря разгоралась. Тянул ветерок, сопутствующий торжественному восходу солнца. Синицы трещали среди берез. У хат все еще звенели подойники, перекликались женские голоса. Покрикивал дед Силантий, взявший на себя роль пастуха. Он дожидался, пока из хлевов выйдут пять хозяйских коров, чтобы идти следом за разбредшимися бычками. Вся скотина паслась под его рукой, на что имелось разрешение самого Сергея Ивановича.