Девять хат окнами на Глазомойку

Зина вылетела пулей, за ней Борис и Глеб, посчитавшие, что сейчас будут брать Митю силой, что очень их интересовало. Но жених со своими друзьями уже стояли возле дома. Зинаида хватнула Митю за руку и потащила на крыльцо, что-то втолковывая на ходу. Протиснувшись в горницу, она, так и не отпустив, поставила его лицом к лицу с Ленушкой.

— Скажи-ка, добрый молодец, — важно произнес Дьяконов, — хочешь ли ты в жены эту красавицу?

— Еще как! — тихо ответил красный от смущения Митя.

— А любишь? Невеста знать хочет.

— Люблю.

— Ну, вот оно и слово веское. Все слышали? Что теперь ты ответишь, невестушка?

— Я тоже, — тихо сказала Ленушка и сквозь слезы улыбнулась Мите.

— Пойдешь за него, за нашего умельца?

— Пойду. — И тут заплакала по-настоящему.

— Осуши слезы! — Сергей Иванович поставил молодых лицом к лицу.

И Митя осторожно, как икону, поцеловал Ленушку в соленые губы.

— Все! Перед лицом общества и с нашим пониманием… Быть свадьбе! Но не раньше покрова, в октябре то есть. А расписываться хоть завтра, это у нас без задержки, как вам угодно будет.

— Нам на стройку во вторник, — сказала Ксюша. — Отпуск кончается.

— Вот как в городе, а? — Дьяконов и руки поднял. — Дисциплина! Замуж выйти некогда! Ладно, возьмем это дело на себя. Попросим районного доктора, выдаст нам документ, больничным листком называется. Иван Иванович, пособи как сват, чтобы удержать девчат на неделю, а? По причине гриппа. Настёна! Усаживай молодых и гостей! Сейчас мы… Аркадий Сергеевич, сюда, пожалте. Митя, Ленушка… Э, да что это я в чужом дому распоряжаюсь! Свое дело мы сделали, так? Хозяйствуй, Настёна! Молодые, мир и любовь вам, а колхозу нашему — прибавления…

Эти давно не звучавшие пожелания председатель, естественно, подкрепил первым.

До «Хазбулата» дело не дошло. С полчасика посидели, потом Румянцев нагнулся к Аркадию Сергеевичу и тихонько напомнил о деле, которое им предстояло сделать. Глебов неохотно поднялся и, еще раз поздравив молодых, сказал:

— Порадуем вас, дорогие труженики, тебя, Дмитрий Игнатьевич, лужковского хозяина, с первой премией по району за сенокос и умелую организацию на заготовке кормов. От имени бюро райкома и райисполкома вручаю тебе почетный вымпел. Подкрепить достойную награду мы попросили наших кооператоров. Они привезли сюда самые лучшие товары. Покупайте что по душе. Сделайте небольшой перерыв для этого приятного дела.

Неторопливо, даже как-то стеснительно подымались гости и хозяева из-за стола. Шли за деньгами, потом собрались у откинутого борта, предоставив, по молчаливому уговору, первое право на покупку молодым да посаженой матери Настёне. Выбирали что приглянулось, обсуждали выбранное всем миром и уже тогда расплачивались.

— Что тебе еще хочется? — спросил Митя у своей Ленушки.

— Колечко. Два, — прошептала она, никогда еще не надевавшая на палец даже простенького перстенька.

Но колечек в местной кооперации не нашлось. Неходовой товар для ихнего района, где молодежи — раз-два и обчелся. За колечками надо в область, там теперь сбилась деревенская молодежь. Зато Митя купил своей нареченной заморское платье да рижскую вязаную шаль такой красоты, что все выселковские женщины не успокоились, пока не примерили ее на собственных плечах и не оценили вещь разными словами восхищения, какие только успел в свое время записать для словаря Владимир Иванович Даль…

Деньги у лужковцев водились. Вася быстро принарядился в джинсовый костюм и сине-белые кроссовки. Савин купил для дочери и невестки по платью. Дед Силантий, его сын и внук понесли домой горку посуды и транзистор «Океан», за которым безуспешно охотились в городе. А Ксюше и Настёне Митя с поклоном подарил одной туфли, другой пальто, надев которое, Настёна совсем захорошела.

Только спустя час или полтора автолавка отправилась в Кудрино. Вперед лавки на центральную усадьбу колхоза уехали Глебов с Румянцевым и председатель колхоза.

В хате Настёны опять загремели стульями.

В этот вечер только четыре души в обычный свой час предались сновидениям: Катенька, Борис и Глеб — у Савиных. И Вася — в материнском доме. Джинсовый костюм он повесил у изголовья.

Около полуночи на пороге Настёниного дома возникла смущенная фигура Архипа. Митя вспомнил о нем и, уговорил Зинаиду привести «охламона», объявив, не случаю сватовства, амнистию провинившемуся. Как провинившемуся впервые.

Выглядел он, прямо скажем, неважно. Голодный, конечно. И жаждущий. Синяк скрыть не удалось, как Зинаида ни припудривала его, выговаривая при этом не очень светлые слова. Прокашлявшись, Архип поздравил молодых, непослушными пальцами принял из рук супруги самую малую из посудин на столе, которую она умудрилась еще и не долить на целый сантиметр, и опрокинул содержимое, едва ощутив не задубелом языке вкус жидкости.

После чего так же незаметно удалился.

Но спать лег не в сарае, а в одной комнате с женой. Амнистия, по его разумению, распространялась и на это. Правда, спал он на диванчике, а не на супружеском ложе. Сюда амнистия не доставала.

Когда в конце ночи запели петухи, предвещая рассвет, Архип тихо оделся, вышел и очутился под дождем.